Польское наследство. третья книга Русской Тетралогии - стр. 50
– О, подмышки стеклизы! … – сказала она, отпрянув.
…Ни с одной женщиной не было Хелье так тепло и уютно.
– Как зовут моего сына? – спросил он.
И только тут она поняла, что перед ней – не сын ее во взрослом воплощении, не призрак из будущего, но, скорее всего, отец ее чада. Tо есть, ничего сверхъестественного не происходит. И слегка успокоилась.
– Нестор, – сказала она.
– Почему ж не Полидевк? – спросил Хелье и засмеялся.
– Что тебе от меня нужно? – зло закричала Лучинка. – Хочешь забрать хорлинга своего? А забирай! Надоели вы мне все, вообще! Благодарности никакой. Забирай, забирай. Я его выкормила, вырастила, и вот … он меня ненавидит…
– Да подожди ты!
– Отстань!
– Ты была когда-нибудь в Корсуни?
– Отвянь!
– Была или нет?
– Нет. Зачем мне Корсунь, мне и здесь худо.
– Хочешь поехать в Корсунь?
– Один сводник у меня уже есть, второго мне не нужно.
– Лучинка, послушай же!
– Нет, посмотрите только на него…
– Да будешь ты слушать или нет!
В доме напротив скрипнула ставня и чей-то сварливый голос сказал, —
– Не будет она слушать! Кончайте орать, изверги!
Новое словечко придумали в Киеве.
Подумав, Хелье запустил руку в привязанный к гашнику кошель. Лучинка что-то еще хотела сказать, возмущенное, но горсть золотых монет на ладони Хелье, эффектно высвеченная лунным светом, временно лишила ее дара речи.
– На, – сказал Хелье. – Теперь пойдем со мной в крог.
– Какой?
– Ближайший.
Она зло на него посмотрела, но деньги взяла и спрятала себе куда-то за пазуху. Возможно, у нее имелся там какой-то нашитый карман под нагрудником.
Крог находился за добротным забором, а между палисадником и калиткой оказалась лужа, и, прежде, чем в нее ступить, Лучинка потерла босую ногу о щиколотку другой ноги.
– Постой, – сказал Хелье.
– Что?
– Лужа.
– Ну так лужа, и что ж?
Обхватив ее одной рукой чуть ниже плеч, второй он поднял ее за бедра, подхватил. Она стала было сопротивляться, но Хелье все-таки перенес ее через лужу и поставил на сухое, теплое крыльцо под небольшим навесом.
В кроге людей было немного. Сели за столик. Половой, заметив скогу, подошел поспешно – в кроге были свои хорлы, конкуренция никому не нравится – но под взглядом богато одетого молодого купца сник и спросил, что угодно дорогим гостям.
С Лучинкой в крогах так раньше никто не разговаривал, и она растерялась. Хелье попросил принести кувшин бодрящего свира и пару стегунов под рустом – новгородская экзотика была в тот год в большой моде в Киеве, хотя, конечно, даже стегуны здесь готовили изящно, а не грубо – все-таки Киев. Принесли также обязательные в тот год бельники с чечевицей и злюку псковскую из линя.
Некоторое время Хелье смотрел, как Лучинка лопает стегуны – жадно, не поднимая глаз.
Она изменилась, постарела, осунулась, волосы посерели, глаза утратили веселость, но Хелье не сомневался, что несколько месяцев, а хоть бы и лет, хорошей пищи и беззаботного сна вернут ей … он подумал, какое слово лучше всего подходит Лучинке. Очарование. Не просто очарование, а … уютное очарование. Плечи снова станут пухлыми, улыбка солнечной, тело мягким. Волосы заблестят, голос понежнеет.
Лучинка напилась. Зрелище было не из приятных. Вылакав кружку свира, она попросила еще, затем сама налила себе третью, и этого оказалось, с непривычки, достаточно. Серые глаза смотрели в разные стороны, рот с уютными губами кривился набок, она фыркала и ругалась, и в ответ на любые вопросы, предложения, и увещевания, говорила, что всех ненавидит. Хелье позвал полового и велел привести хозяйку.