Польша в советском блоке: от «оттепели» к краху режима - стр. 34

Разумеется, такая активность отпрысков сановных родителей не могла прибавить последним популярности в глазах партийной элиты. В сущности, деятельность этой «золотой молодежи» служила подтверждением тезиса о тесной связи между догматизмом и ревизионизмом, с которым Гомулка не раз выступал на партийных форумах. Но вплоть до 1968 г. партийная верхушка, судя по всему, не пыталась использовать оппозиционность детей для публичного сведения счетов с их высокопоставленными родителями. Хотя органы внутренних дел старательно информировали верхи о всех случаях крамольного поведения этих лиц. Например, в начале 1967 г. МВД передал в ЦК список тех «привилегированных» учащихся Варшавского университета, кто поставил свою подпись в защиту А. Михника (лишенного на год студенческих прав за «неподобающие» речи). Среди таковых оказались как дети «пулавян», так и «натолинцев»[133]. Ранее, в 1963 г., громя на XIII пленуме ревизионизм, Гомулка самолично вспомнил о Михнике (которому тогда было всего 16 лет), приведя его как пример растущей идеологической заразы (поводом к чему послужила работа Междушкольного дискуссионного клуба)[134]. Источником столь поразительной осведомленности первого секретаря, вне всякого сомнения, явилась информация МВД.

Репрессивные органы и сами не брезговали склонять фамилии детей известных родителей. Например, осенью 1967 г. заместитель министра внутренних дел Ф. Шляхчиц, выступая на собрании партактива одного из районов Варшавы, заочно пригрозил Антонию Замбровскому, заявив, что тот «скачет, скачет, но в конце концов допрыгается»[135]. Такое внимание высокого лица к рядовому участнику интеллектуальной фронды в Варшавском университете безусловно было вызвано личностью его отца, находившейся на прицеле у «партизан».

Очень скоро в ревизионисты были записаны и сами «пулавяне». Во всяком случае, некоторые из них. Например, среди новоявленных «врагов партии» оказался главный редактор органа ЦК ПОРП «Нове дроги» Р. Вэрфель, поплатившийся должностью за слишком близкие контакты с западными журналистами[136]. Получил ярлык ревизиониста и С. Сташевский, не устававший выражать недовольство Гомулкой и завязывать знакомства с литераторами, известными своей оппозиционностью. Подробный доклад о связях Сташевского с интеллектуальной фрондой был составлен Службой безопасности в конце мая 1964 г., когда в польской печати разворачивалась кампания по дискредитации участников так называемого «Письма 34-х» (обращения тридцати четырех представителей польской науки и литературы к премьер-министру с требованием изменить культурную политику власти)[137]. А в 1966 г. Сташевский уже прямо был назван среди «людей, атакующих политику партии с ревизионистских позиций». Такая формулировка содержалась в социологическом исследовании Службы безопасности, проверившей репрезентативную группу лиц, которые отметились «враждебной деятельностью» на территории Варшавы в 1963–1966 гг.[138]Таким образом, произошла окончательная компрометация «пулавян». С этого времени они рассматривались как группировка, враждебная партии.

Всё это было прелюдией к началу подлинных гонений на служащих еврейского происхождения, устроенных в период так называемой «антисионистской кампании».