Polo или ЗЕЛЕНЫЕ ОКОВЫ - стр. 43
–Басмач, дай чего-нибудь менее живописное, а то что-то сердечко защемило от ностальгии.– Захныкал Отец, и знакомая заводь превратилась в унылый пейзаж.
Песчаные барханы нехотя наползали друг на друга, серое небо печально дуло на них промозглым ветерком. Резкий порыв ветра плюнул в Отца горстью песка.
–Нет, ну ты совсем не понимаешь ничего, что ли? Чего делаешь, я тебе уши оторву, вот только пить брошу. Драть тебя некому и мне некогда.– Проскрипел Отец.
Он встал с ванной и прошелся по теплому пружинящему песку пустыни. Дверь, ведущая в ванную комнату, осталась далеко позади. Отец улегся на бархан. К мокрому телу пристал песок, и Отец стал похожим на панировочный сухарь.
Да что же это за технологии такие? Удивлялся Отец. Гипноз? Может статься. Только, уж больно долго длится этот гипноз. Быть может это сон? Тоже не похоже на правду. За один сон не успеешь так сильно утомиться от одиночества.
–Басмач.– Позвал Отец своего единственного собеседника.– Это не сон?
–Если и сон, то для меня. Он очень плохой, смею тебя в этом уверить.
–Негодяй.– Бросил в воздух из бархана Отец.
–Почему у тебя такое злое лицо?– Осведомился голос из ниоткуда.
–…
–Это, к великому сожалению для нас обоих не сон.– С грустью произнес Басмач, которого по-прежнему не было видно.
–А почему у тебя нет никакого лица?
–…
–Вот тогда и не говори глупости. Я от твоего оригинала-двойника уже натерпелся.– Отец вскинул кулак в воздух.
На Отца внезапно налетел порыв ветра и бросил горсть песка в лицо.
Скука. Скука. Скука. Очень удачно предки назвали скуку– скукой. Скука, словно старая облезлая собака, такая же ворчливая и беспокойная, скулила и скреблась по углам, фыркала и злилась. Она не давала покоя. Она много повидала на своем веку. Она была бита батогами и крепким словцом. На нее лили кипяток из чайника, вставляли в ноздри пылающие угольки, палили усы спичками, зарывали в снег, ставили на нее мышиные капканы с колбасой. Ей все нипочем. Пробовали травить, вставляя в хлеб фенол. Ее желудок оказался крепче. Скуку морили голодом, терли битое стекло в кашу– она жила. Ее сыновей топили в пруду, давили тракторами. Она улыбалась. Лишь старость понемногу одолевает ее и то ненадолго. Скука. Ее бока проела моль, шкура потерлась до кожи и лоснилась терпким мускусным салом. Походка ее была шаткой и нетвердой. Над ней смеялись все и ничто не могли сделать. Она переживет всех. Скука. Она неторопливо поедает человеческие души, оставляя за собой пожелтевшие от мочи листья старых газет и обрывки книжных корок. Она, старая дура, любит подолгу рыться в грязном белье, переворачивая все с ног на голову. После нее все приходит в негодность. Мозг сверлят нелепые чужие мысли, свои же не приносят облегчения. Где прошла скука, там надолго остаются липкие, холодные следы ее былого разгула, которые очень тяжело отмыть. Она разбрасывает по углам любимые книги, диски и кассеты. После нее остаются немытыми чашки и тарелки. Порой она забрасывает их под кровать или оставляет на тумбочках. Она крошит сухим хлебом в постели. От нее летят окурки и черные угольки истлевших спичек, стены пахнут ее мускусом и табачным дымом не всегда хороших сигарет. Постель ее– потертая серая тряпка, мокрая и затхлая. Иногда скука особенно серчает, пригласив к себе дворнягу– одиночество. От них иногда тяжело избавиться. Нужно лишь время, которое скука и ее лучшая подруга боятся больше всего.