Полное затмение - стр. 24
– Да, вполне.
– Вы уверены в своей команде? В этом здании? В вашем ведомстве?
– Да. – Пафнутьев помолчал, повертел в воздухе растопыренной ладонью. – В пределах возможного.
– Про вашу контору мне ничего не известно, но есть основания полагать, что в милиции у этих новеньких завелся свой человек.
– Вы уже к ним обращались?
– Можно и так сказать... Запустили утку... Или, как сейчас говорят, вирус... Решили проверить... Как видите, не отказываемся от контактов с правоохранительными органами.
– Так что утка? – спросил Пафнутьев почти безразлично.
– Крякнула.
– Выходили на Шаланду?
– Не так чтобы впрямую. – Гость помялся, ему, видимо, стоило усилий сдержать себя.
– Так, – кивнул Пафнутьев. – Ну, что ж... Телефончик не оставите? Или адресок? – Пафнутьев улыбнулся, понимая, что просьба его невыполнима.
– Позже, Павел Николаевич. – Гость тоже улыбнулся, уже от двери. – Мы немного узнаем друг друга, проникнемся доверием... Чего не бывает в жизни. Глядишь, вам все-таки приглянется темно-зеленый джип японской национальности, а?
– Как знать, как знать. – Не поднимаясь из кресла, Пафнутьев прощально помахал рукой утреннему гостю. Потом взял ручку и написал на листке отрывного календаря: «Илья Ильич Огородников, адвокат». – И за то спасибо, – пробормотал он.
Прошли, миновали времена, когда Шаланда мог сидеть за столом и на пыльной его поверхности рисовать пальцем замысловатые узоры, изображая внутреннее свое состояние – от подавленного, смятенного до восторженно-агрессивного. Перебравшись в кабинет городского начальника, он похудел, стал порывистее, проще говоря, непоседливее. И вовсе не потому, что изменился его характер, ничуть, изменилась криминальная обстановка, и уже не оставалось времени сидеть за столом и водить пальцем по пыли.
Да какая пыль!
По его столу за день проносилось такое количество документов, протоколов, фотографий и прочих криминальных бумаг, что там не то что пыль, там скоро могло вообще исчезнуть лакированное покрытие.
А вот обидчивость в нем осталась, обидчивость и постоянная подозрительность – не разыгрывают ли его, не пытаются ли выставить смешно и позорно. Поэтому доклады и донесения Шаланда выслушивал, как и прежде, внимательно, даже настороженно. И к посторонним присматривался как бы с сомнением, даже к тем, кого знал годы и годы.
– Привет, Шаланда! – радостно приветствовал его Пафнутьев, распахивая дверь и широко перешагивая через порог.
– А ты кто такой будешь? – хмуро спросил Шаланда, отрываясь от бумаг.
– Пафнутьев моя фамилия! Пал Николаичем зовут! В прокуратуре служу.
– Тогда входи, – улыбнулся Шаланда, приподнялся, пожал руку Пафнутьеву, приглашающе махнул в сторону приставного столика. – Все веселишься?
– А жизнь-то какая! Как же мне не веселиться, не балдеть от разных дел! В нашем городе начался откровенный беспредел! Слышал такую песню?
– Да ладно тебе... Чего пришел? – Шаланда исподлобья посмотрел на Пафнутьева, нехотя, с сожалением сложил бумаги в папочку, сдвинул ее на край стола. – Опять что-то не так?
– Да нет, все путем, все идет как надо... Зашел вот поговорить, на тебя посмотреть, себя показать... Вдруг, думаю, уж и забыл, как я выгляжу, а?
– Помню, как ты выглядишь, хорошо помню. А поговорить... Хуже времени ты не нашел? Самый разгар, суета, беготня... Некстати, Паша, боюсь, некстати.