Политика (сборник) - стр. 11
– Послезавтра, – говорит Ленка.
– Что – послезавтра?
– Уезжаю послезавтра.
– Так скоро?
– Да.
Купаемся в «Вонючке» – узкой грязной речушке за пустырем. Купаться в ней запрещено, потому что туда сливают всякую гадость с химкомбината, но многие все равно купаются, даже Ленка. Она классно выглядит в своем ярко-зеленомом импортном купальнике. Пацаны мне завидуют.
Мы залезаем на кучи песка, которые накопал год назад земснаряд – земснаряд увезли, а песок остался – и зарываемся в песок. Вокруг, на обоих берегах Вонючки, торчат ряды одинаковых девятиэтажек, а над ними, сплющиваясь к горизонту, висят облака.
– Ты помнишь, когда в первый раз здесь купалась? – спрашиваю я у Ленки.
– Не помню. Мы раньше, когда была маленькая, сюда каждый год приезжали, но купалась я или нет, не помню. А потом родители развелись, и несколько лет мы вообще не приезжали. А потом я приехала одна, и мы с бабушкой пришли купаться. Мне лет двенадцать было. И там пацаны купались – такого же возраста, как и я, или чуть старше. Они купались на надутых камерах, а потом вылезли из воды и пошли вдоль берега – наверно, домой. И там был мальчик один без ноги. Он прыгал на одной ноге и катил свою камеру. Меня это очень тогда потрясло.
– Видел я того пацана в детстве. Пару раз. Он не отсюда, просто приезжал к кому-то.
– У него протез обычно?
– Не знаю. Я его только на Вонючке видел. И что с ним случилось, тоже не знаю. Ладно, хватит про всякое грустное.
Сверху над нами пролетает самолет-«кукурузник». Мы смотрим ему вслед.
Сидим на трубах и пьем портвейн, закусываем белым хлебом. Можно сказать, мы провожаем Ленку. Солнце уже зашло, и на небо наползают с востока темно-синие рваные облака, становится холодно.
– Вот фигня какая, – говорит Стас. – Лето кончается. Скоро и на трубах не посидишь по-нормальному.
– Хер с ними, с трубами. Не всю же жизнь на них сидеть. – Гоша смотрит на Стаса, выпивает свое вино и передает мне стакан. Я наливаю себе.
– А хоть бы и всю жизнь. Мне здесь по кайфу.
– Ни хера тебе не по кайфу. Просто тебе сейчас нечего делать, вот ты и сидишь здесь с нами. А потом закончишь школу, поступишь в институт…
– А может, я никуда поступать не буду.
– Будешь. И я буду. Куда-нибудь. Чтоб в армию не идти. А ты, Ленка, куда?
– В историко-архивный.
– А-а-а…
– Спой, Стас. А то что-то сегодня ты только пьешь. У тебя петь лучше, чем пить получается.
– Ну, ладно…
Стас поет песню «Видели ночь». Когда он выпивши, у него получается лучше. Не то, чтобы совсем хорошо, но лучше, чем когда трезвый.
Подходим с Ленкой к ее подъезду.
– Давай зайдем ко мне, – говорит она. – Чаю выпьем.
Подъезд такой же, как мой: воняет мочой, на лестнице валяются окурки, а стены лифта коряво расписаны названиями хэви-метал групп.
Ленка открывает дверь своим ключом и шепчет мне:
– Старайся потише: бабушка уже спит.
Квартира воняет нафталином и старыми тряпками, как почти все квартиры, в которых я когда-нибудь был. Ленка включает свет в тесной прихожей, забитой старой обувью и шмотьем. Мы разуваемся.
– Пошли сразу в комнату. Я сделаю чай и принесу.
Я подхожу к окну. Девятый этаж. Панорама всего района. Уже поздно, и светится мало окон. Слышно, как гудят машины на кольцевой.
Ленка приносит чай и начатую пачку печенья.
– Ты, наверно, не смогла бы здесь жить, – говорю я. – У вас в Москве все по-другому.