Политическая история Первой мировой - стр. 37
А за месяц до этого Ламздорф записал: «Парижский Ротшильд отказывается вести переговоры о частичном займе, поскольку не может этого сделать без лондонского Ротшильда».
России оставалось гадать: с какой – лондонской или парижской – ноги встав, европейский Капитал будет свысока разговаривать с ней. Однако Витте не видел в том ничего угрожающего.
В России в это время сменился царь: Александр III скончался в Ливадии осенью 1894 года, и трон перешёл к его сыну Николаю II. Отец в официальной литературе именовался «Миротворцем», но заложил базу вовлечения России в ту войну, которую через двадцать лет Россия получит уже благодаря сыну. Увы, для того, чтобы разорвать завязанные отцом связи с Францией, у Николая не было ни воли, ни ума…
Владимир Карлович Ламздорф считал, что для России дружба с Францией «подобна мышьяку: в умеренной дозе она полезна, а при малейшем преувеличении становится ядом». Витте и его доверенные банкиры думали иначе, и Россия принимала французские займы с отчаянностью самоубийцы. Зато тот же Витте был очень твёрд с немцами, а это обеспечивало нам таможенные войны с Германией и взаимные убытки.
Витте воевал с немцами, требуя снижения пошлин на русский хлеб. В то же время русский мужик хронически недоедал, и снижение экспорта хлеба означало бы хоть какую-то сытость народа. Но тогда уменьшались бы прибыли помещиков и хлебных спекулянтов.
Зато Витте повышал пошлины на ввоз германских машин, чем способствовал сохранению нашей технической отсталости. Иными словами, убытки от «реформ» Витте были обоюдными – как для Германии, так и для России…
Что же касается отношений с французами, то и тут убытки были, но односторонние, для одной России. Ламздорф 1 июня 1895 года меланхолично помечал в дневнике: «Мы испортили наши отношения с соседней Германией и на более или менее длительное время устранили всякую возможность общих с ней действий в условиях доверия; всё это ради того, чтобы понравиться французам, которые стараются скомпрометировать нас до конца, приковать только к союзу с собой и держать в зависимости от своей воли».
Да, ситуацию определяли не интересы России. Причём, по точному выражению одного умного комментатора деятельности Ламздорфа и Гирса, «посуду били другие».
Однако, несмотря ни на что, к началу XX века треть русского экспорта шла в Германию: зерно, сахар, мясо, масло, лес. И четверть германского экспорта – машины, оборудование, химические изделия – шла в Россию. Производственное оборудование – не «Шанель» № 5, не «Кока-Кола». Промышленные машины – это основа суверенитета, а их поставляла нам Германия.
Русский сбыт товаров в Германию укреплял русский рубль, немецкий сбыт в Россию развивал русскую экономику и обеспечивал стабильный рост экономики немецкой. Тем не менее Витте тормозил перезаключение торгового русско-германского договора, и кончилось тем, что кайзер в личном письме предложил Николаю II покончить с волокитой.
Договор был продлён, и немцы предоставляли нам крупный заём, но в общей политике это уже почти ничего не меняло. Любителей помогать русским бить немецкие «горшки» прибавлялось в Европе со всех сторон. Россию разворачивали к Франции очень мощные силы внутри и вне страны.
Ламздорф был умным человеком, но менее всего он был бойцом. К 1905 году это выразилось в его депрессивной констатации в письме послу в Париже Нелидову: «Для того чтобы быть в действительно хороших отношениях с Германией, нужен союз с Францией. Иначе мы утратим независимость, а тяжелее немецкого ига я ничего не знаю».