Полёт японского журавля. Я русский - стр. 13
Когда они стояли на ветру в ожидании своей участи, в какой-то момент Синтаро поймал на себе взгляд, на него смотрела молодая женщина с тонким, почти прозрачным бледным лицом с большими глазами, обрамлёнными темными кругами. Её возраст определить было сложно, держалась она свободно, не обращала внимания на военных, и, проходя мимо толпы вновь прибывших, казалось, выискивала кого-то глазами. Синтаро почувствовал, что её взгляд, остановившийся на нём, особенный, в нём не было ни страха или волнения, но была какая-то особенная грусть и сострадание. Этот взгляд зацепил его, словно проник внутрь. От этого вся суета перестала пугать его, люди вокруг: заключённые, солдаты в белых шубах, собаки на поводках, колючий снег, проникающий через одежду – всё это сделалось какой-то декорацией доселе неизвестного ему спектакля. Все играли свои второстепенные роли, кроме него и этой женщины. Он понял, что надо просто наблюдать, забыв о холоде, страхе, и о самом себе. Синтаро вспомнил, как плыл на барже в Корею, и как грустно пел на корме один из охранников. Эта песня тогда вызвала такой прилив отчаяния, что Синтаро хотелось броситься за борт. Остановил его Ли Вей, словно угадавший намерение. Он сказал тихо и спокойно, что всё когда-нибудь начинается и проходит, вовлекая людей в бесконечные движущиеся картинки жизни. Если ветер, то человек прячется, если жара, то он тоже прячется. А надо жить и наполнять себя и ветром, и жарой, поскольку они даны человеку как испытание, чтобы он проявил волю, сделал её частью своего движения. Неизвестно, что подействовало на Синтаро, может, воспоминания или взгляд незнакомой русской женщины, а, быть может, нестерпимый холод и ожидание чего-то неизвестного, но мир вдруг остановился, картина стала, словно, застывшей, и Синтаро осознал, что всё происходит благодаря его мыслям и настроению. Неожиданно для себя он улыбнулся женщине и снял свою ушанку. – Меня звать Мишка япона мать, – коряво по-русски произнёс Синтаро. Девушка удивленно подняла брови и рассмеялась. Между ними было несколько метров, но она его услышала и улыбнулась. Она оглянулась по сторонам, словно боялась, что её увидят, и прошла через ворота, кивнув охраннику.
Их окликнули.
Синтаро повернулся. Перед ним стоял человек невысокого роста, плотный, с высохшим жилистым лицом, одет он был в серую вытертую шинель, сапоги, меховую серую шапку, и сам, казалось, холода не замечал. Он подошёл к охраннику, и что-то спросил. Тот кивком показал на Синтаро и его друга.
– Ты чтоль будешь японский шпион? Вас, кажись, двое должно быть? Этот тоже? Фамилия? Или ты не понимаешь по-русски? Как зовут-то? Сообразил? – человек пристально посмотрел на друзей в ожидании ответа на свой вопрос.
– Идзима, – назвался Синтаро, – Синтаро Идзима.
– В наш отряд направлены оба. Я командир шестого отряда Зверьков. Оба следуйте за мной. Пошли, пошли. Или до ночи стоять собрались, сопли морозить? Шагом марш!
Лагерь, куда привезли их, был одним из последних в веренице лагерей, что расположились вдоль бухты Врангель. Вся территория бухты была усеяна лагерями. На территории одних находились цеха по производству кирпича, другие специализировались на дорожных работах. В одной из небольших соседних бухточек за перевалом стояли скотобойни, там тоже работали заключённые. Всюду, куда уходил взгляд Синтаро, пока они ехали из Находки, маячили вышки с часовыми и колючая проволока. Их лагерь занимался заготовкой леса, а так же производством деревянных изделий. Барак, куда их привели, снаружи казался низким, с едва выделяющейся покатой крышей. Внутри он был тёмным и длинным, в двух местах его на опорных столбах, поддерживающих крышу, висели светильники; небольшие зарешёченные окна почти под самым потолком были покрыты белой изморозью, в полуметре от стен тянулись длинные ряды двухуровневых нар, между ними проход, выстеленный грубо обработанными досками, вышарканными добела. Над входом, прямо над головой, висели на стене два больших мужских портрета. В глубине барака толпились люди, закрывая собой железную бочку, от которой в крышу тянулась красная от жара железная труба. Это была печка, которой отапливался барак. Ещё одну железную печку они увидели в кабинете у Зверькова, где тот сидя за обшарпанным столом, заполнял какие-то бумаги, и после дал им в них расписаться. Синтаро долго не мог понять, что от него хотят, но потом поставил в нужном месте иероглифы своей фамилии, чем немало удивил Зверькова. Переминаясь с ноги на ногу, и поглядывая на своего друга, Синтаро в то же время изучал кабинет командира отряда. Его внимание привлёк стол, вернее шахматная доска с расставленными фигурами, рядом с доской алюминиевая кружка и пепельница в виде человеческого черепа. Над столом висела электрическая лампочка, тускло освещающая комнату, в углу одностворчатый шкаф. Рядом со шкафом невысокий железный сейф и кровать вблизи той самой печки, труба от которой тянулась не в потолок, а в форточку окна, где вместо стекла была вставлена жестяная перегородка. На печке шипел чёрный от копоти чайник. Стены комнаты были серыми, увешанными пожелтевшими плакатами. Единственным ярким пятном кабинета был портрет человека с красивыми усами. Поймав заинтересованный взгляд новеньких, Зверьков важно произнёс, делая жест указательным пальцем в сторону портрета: – Это товарищ Сталин. – Закончив с формальностями, Зверьков крикнул в полуоткрытую дверь: – Дежурный, старосту отряда ко мне, живо. – Потом он налил в кружку из чайника, и, не спрашивая, сунул в руки Синтаро. – Согрейтесь, пей, не отравишься. Не обожгись тока, смотри кипяток. Но тебе в самый раз согреться.