Полет сокола - стр. 21
Из конторки при входе высунулся служитель в форме.
– Желаете гида? – спросил он.
Я покачал головой:
– Я здесь как дома.
Наши шаги гулко застучали по каменному полу. Я вел моих подопечных по четырехугольному двору – вновь призрак, вновь странник во времени. Здесь я когда-то громко кричал, и раскаты моего голоса неслись под сводами колоннады:
– Альдо! Альдо, подожди меня!
И в ответ мне неслось:
– Иди за мной…
Теперь же я шел вверх по каменной лестнице к верхней галерее, и в каждой нише, под каждым сводом раскинул крылья сокол Мальбранче с буквами «К. М.» – инициалами двух герцогов, Клаудио и Карло. Чета Туртманов, тяжело дыша, следовала за мной. В галерее мы ненадолго задержались, чтобы отдышаться. Там по-прежнему стояла скамья, та самая скамья, на которой с вязаньем в руках сидела Марта, пока я носился взад-вперед по галерее или, если Альдо особенно настойчиво меня подначивал, набравшись храбрости, совершал полный круг, изредка останавливаясь, чтобы через высокие окна посмотреть на раскинувшийся внизу двор.
– Ну? – спросил герр Туртман, пристально глядя на меня.
Я отвел взгляд от галереи, от пустой скамьи и повернул налево, в тронный зал. О господи… этот затхлый, тяжелый запах, вобравший в себя воспоминания о минувших веках, старинных распрях, о давно умерших герцогах и герцогинях, придворных, пажах… Запах сводчатых потолков, желто-коричневых стен, пыльных гобеленов.
Я вошел в знакомую комнату, и мертвые окружили меня. Не только призраки истории, к которым я привык с детства: безумный герцог Клаудио и его брат, возлюбленный Карло, милостивая герцогиня с дамами своей свиты, – но и мои собственные мертвые. Отец, показывающий дворец историкам, приехавшим из Рима или Флоренции, Марта, шикающая на меня за то, что я говорю слишком громко и мешаю знаменитым гостям. И Альдо, прежде всего Альдо. На цыпочках, с пальцем, приложенным к губам.
– Он ждет!
– Кто?
– Сокол… Ждет, чтобы схватить тебя в когти и унести с собой.
У меня за спиной послышались голоса. Группа молодых людей, конечно студентов, в сопровождении женщины-лектора ввалилась в тронный зал, сразу заполнив его шумом и гамом. Даже Туртманы немного забеспокоились. Кивком головы я предложил им перейти в приемную. Одетый в форму гид, почуяв возможность щедрого вознаграждения, сдержал зевоту и подошел к моим клиентам. Он кое-как говорил по-английски и принял моих немцев за «варваров».
– Заметьте, – сказал он, глядя на потолок, – потолок очень отличный. Реставрирован Толмео.
Я оставил Туртманов на него и осторожно выскользнул из комнаты. Не задерживаясь в апартаментах герцогини, я направился к Комнате херувимов и спальне герцога. Посетителей там не было. В дальнем углу на подоконнике дремал служитель.
Здесь мало что изменилось. Дворцы, в отличие от людей, выдерживают натиск времени. Только картины сменили места; их извлекли из подвалов, где они обрели пристанище на годы войны, и развесили, в чем я нехотя признался себе, более удачно, чем при моем отце. Развесили более правильно – там, где на них играет свет. «Мадонна с младенцем», любимая картина моей матери, уже не висела на стене, а стояла на мольберте, одинокая в своем безмятежном великолепии. Унылые мраморные бюсты, которые когда-то тянулись вдоль стен, исчезли. Теперь ничто не отвлекало внимания от «Мадонны». Служитель открыл глаза. Я подошел к нему.