Покушение - стр. 3
Его преследует кэгэбэ.
Ты боишься кэгэбэ.
Ты смотришь на телефонную трубку.
Конечно, они его прослушивают.
Ты боишься кэгэбэ.
Но ты боишься Б-га.
Ты очень боишься кэгэбэ.
Но Б-га боишься чуточку больше.
Ты – Б-гобоязненный.
Ты поднимаешь телефонную трубку.
7. Читал о Б-гобоязни
Читал о Б-гобоязни, о боязни неба.
Видел – глаза закатывают к небу.
Слышал: «Главное – Б-гобоязнь, боязнь неба».
Сам говорил другим: «Главное…»
Не врал.
А не знал.
И вот – знаю.
Можно бояться всего-всего.
Можно бояться очень-преочень.
А Б-га бояться чуточку больше.
И ноги бегут на заповедь.
8. Знал: мужество, героизм, доблесть
Знал: мужество, героизм, доблесть.
Слышал от других: «Главное…»
Сам говорил другим: «Главное…»
Не врал.
Знал!
Чтобы оставаться человеком, когда от страха ноги не идут, но мужество, героизм, доблесть ведут.
И как было мало тех, кто шли, волоча ватные ноги.
Давно это было.
И долго, все годы, был горький осадок: как мало.
И не захотелось быть мужественным, героическим, доблестным.
Кому это нужно?
Мне? Чтобы оставаться человеком?
Но я еврей. И должен оставаться евреем.
Вот это нужно моему Б-гу.
Его бояться. Быть Б-гобоязненным. Быть боящимся неба.
И какое значение: сколько их – боящихся неба?
И вдруг вспомнил старую песню:
«Не боюсь я никого,
Кроме Б-га одного!»
Ой, как просто.
Это сейчас просто.
Плакать хочется.
Вы слышите?!
«Не боюсь я никого,
Кроме Б-га одного!»
9. Просьба: не приходить
Среди рабаним получилось: один из четырех.
Среди прочих…
Знают прочие.
Просьба: не приходить.
Будет Хевра Кадиша – и прекрасно!
Сидят они в своей машине на лавочках вдоль окон, по обеим сторонам от носилок. Не смотрят по сторонам. Перед ними носилки.
В их глазах правда жизни. Её они не скрывают. Дома дети, тесно, жена с младшим на руках крутится по хозяйству.
А они делают заповедь. Шепчут вечные слова. Честная работа. Что-то заработают.
Возле разрытой ямы не ищут чистого места, сыплют землю в яму и в ботинки.
Над засыпанным просят простить их.
Их прощу и поблагодарю.
10. На тропе к моему Израилю
На тропе к моему Израилю в начале семидесятых писал книгу «Мой Израиль». Ощущал, что утопия ломает руки-ноги, отбивает внутренности, но не убивает.
В начале девяностых писал «Прощай, Израиль… или Последняя утопия». Ощущал, что утопия убивает.
Там – глубокой ночью на безлюдной окраине города крадутся за спиной, постукивая подкованными каблуками, – грубое запугивание.
Здесь – обворожительная улыбка, ласковый голос, добренькие глазки – стерильно чистое убийство.
Там – пугали, но не убивали, потому что упились кровью.
Здесь – не пугают, но убивают, потому что ещё не упились.
Там – пугали, но не убивали, потому что не могли спрятать концы.
Здесь – не пугают, но убивают, потому что могут спрятать.
Времена новые – много не надо: рава Кахане да его сына – вполне хватит. Да ещё тысячи помельче – в придачу.
И страх подкреплён, подпёрт, поддержан.
Без страха утопия – не утопия.
Все должны бояться – и вцепившиеся в руль, и хватающиеся за заднее колесо.
Чтобы знали: убить можно любого.
И любой смысл придать убийству.
Вот тогда будет порядочек.
11. Я не оборачиваюсь
Я не оборачиваюсь.
Страшное – не за спиной.
Страшное – везде.
Страшное – каждая секунда.
Страшное – ощущаешь.
Как змею.
Ползущую и шипящую.
Когда спущена разнарядка убрать, страшные сигналы поступают извне.
Пугают.