Покров над Троицей - стр. 35
Стрелецкий караул, составив в пирамиду мушкеты и засучив рукава, включился в работу. К Ивашке подскочил Игнат. Вместе они понесли к возку неподъемный мешок, оставляя за собой тонкую черную струйку из внешне совсем не опасных пороховых зернышек; дружно хэкнув, водрузили его на телегу.
–Ну всё, достатошно, более не сдюжит, – покачал головой старший над извозом Никон Шилов и тронул поводья, – все с зерном на мельницу поехали, одна эта горемыка осталась. Н-н-но, родимая!
Крестьянская кляча напряглась, затанцевала в оглоблях.
–Помогай, робята! – кликнул Игнат.
Десятки рук, упершись в телегу, тронули её с места.
–Пойду-ка я с тобой, Никон, – почесав затылок, вымолвил Пётр Солота, – колесо в ямку попадет – встанет окаянная посреди поля. Что делать будешь? Придётся на руках зелье в лаз носить!
–Не ходил бы ты, Пётр! – прозвенел над ивашкиной головой тревожный женский голос.
Писарь обернулся и увидел у сеней статную молодую крестьянку, держащую на руках грудничка. За подол её уцепилась девчоночка лет пяти со светлыми косами и почти черными миндалевидными глазами, поразительно похожая на мать и облаченная в одинаковую с ней синюю однорядку42. Её наряд отличался от материнского лишь головным убором. На голове крошки красовалась шелковая лента, называемая челом или чёлкой, украшенная на лбу шитьём. Такие же ленты были вплетены в косицы. Голову мамы покрывал крестьянский повойник,43 сползший чуть набок, отчего стали видны русые волосы. Привычный для крестьянского сословия убрус44 отсутствовал, а вместо него красовался символ замужества – кика с мягкой тульей, окруженная жестким, расширяющимся кверху подзором. Головной убор был крыт яркой шелковой тканью, указывая на зажиточность хозяйки. Из-под него кокетливо выглядывало шитое жемчугом чело и спускающиеся к ушам серебряные рясны в виде колокольчиков. Они чуть подрагивали и, соприкасаясь с металлическими частями, тихо цвиркали, словно крошечные птички.
–Шла бы ты, Злата, – нахмурился Пётр, – ишо детей притащила. Это что ж я, Никона одного отправлю с энтой ледащей скотиной, – он презрительно посмотрел на клячу, – а сам за твой подол держаться буду? Да меня куры засмеют!
–Нехорошо мне, Петя, муторно! – не отставала от силача жена. – На сердце с утра камень лежит, не к добру это…
–Цыц, дурище! – повысил голос Солота, – камень у неё… Доведут ляхи подкоп до стен, рванут зелье огненное – точно будет не к добру. Кровью и слезьми умоемся. Нет уж, душа моя! Надо мне идти! Обязательно!
–Всё, пойдём, – хмуро кивнул десятник, – пока без нас есть кому на стенах стоять. У подкопа мы нужнее, а гуртом и батьку бить легче.
–Ну-ка, взяли! – басом прогудел Шилов.
Телега, скрипя и рискуя развалиться, покатилась к Красным воротам, за которыми злобными мячиками скакали ядра польских орудий.
***
Уничтожив сторожевую сотню Лисовского и разорив ближние батареи в Терентьевской роще, Голохвастов не остановился, а рванул на плечах убегающих поляков к Волкушиной горе, через которую проходил тракт на Москву. Дети боярские, нахлёстывая лошадей, на одном дыхании проскочили редкий лес. Расстроив ряды и превратившись в бесформенную ораву, они выехали на открытое пространство, где нос к носу столкнулись с тяжёлой конницей Сапеги – знаменитыми крылатыми гусарами.