Похороны куклы - стр. 3

Страх заставляет ее прибавить шаг. Месячных нет уже – сколько? – она считает вслух: семь, восемь недель? Ей кажется, или она уже ощущает небольшую припухлость; ее плоский живот слегка выдается вперед, его видно сбоку, словно пузырь выпуклого зеркала? Она убеждена, что чувствует, как что-то крохотное, но решительное ухватилось за нее изнутри и держит, такое сильное и крепкое.

Она сует руки поглубже в карманы, проходя мимо телеграфного столба и сарая у обочины. Пунцовый бук по-зимнему обносился. Старый Тернер тут бывал каждый день, со своим складным стулом и термосом. Он и построил этот сарай – в свое время, в незапамятное. Ковырялся в общинной земле, выращивал картошку, брюкву, капусту, половину продавал. Никому не было дела: когда Анна росла, с этим казалось посвободнее. Нынче, наверное, совет отнял бы сарай по суду за самовольную застройку. Постройка, похоже, вот-вот рухнет, и Анна делает шаг в сторону, на случай, если это произойдет, когда она будет рядом.

Она ускоряет шаг, отчего ее каблуки стучат по дороге, и энергично машет руками. Может быть, ей удастся сорвать это внутри ее живота с места, вытрясти его из мягкого розового гнезда. Она переходит на трусцу, нарочно ударяя подошвами по неровной проселочной дороге, так что сотрясается все ее тело, а когда склон холма делается круче, сменяет трусцу на бег – юбка стесняет движения. На вершине она останавливается, раскрасневшись и запыхавшись, и смотрит на лежащий внизу лес. Голые ветви гнутся и скрипят на ветру. Анна снова прислушивается к своему телу, пальцами ощупывает живот под юбкой-карандашом. Нет, оно по-прежнему на месте; Анна понимает, что потребуется куда больше, чем быстрая пробежка, чтобы его оторвать. Оно куда сильнее нее.

Чем больше я об этом думала (а со дня рождения я почти ни о чем другом не думала), тем больше убеждалась, что мои настоящие родители не хотели меня отдавать. Я считала, что про мать это правда вдвойне, потому что матерям не должно хотеться отдавать своих детей. Я отказывалась верить, что ей было легко. Должна была быть какая-то причина, что-то совершенно ужасное. Они выбрали для меня имя, Руби, а, на мой взгляд, зачем выбирать такое имя ребенку, которого не хочешь?

Три ночи после моего дня рождения всходила толстая, как персик, луна. Я смотрела из окна, как она превращает лесной покров в подвижное серебряное море. Теперь у большой белой пустоты, горевшей во мне, как пустыня, появилось имя. Она называлась «мама и папа», и сегодня ночью так болела, что мои кости готовы были треснуть.

Казалось, в этом свете возможно все. Мои настоящие родители, моя плоть и кровь, могли быть рядом, они даже могли жить прямо здесь, в Динском лесу. Мне просто нужно было понять, как их отыскать.

Я оставила на кровати смятую подушку, взяла наволочку и прокралась по озаренным луной частям дома. На полке стояли две бабушкиных книги: старая, которая ей принадлежала, «Путь паломника», и «Приключения Алисы в Стране чудес», которую она подарила мне на девятый день рождения. Мне пришло в голову, что можно открыть книгу наугад и посмотреть, не окажется ли в истории послание от бабушки. Я постояла в нерешительности, потом взяла «Алису», уже понимая, что, наверное, выбрала не то, со всеми этими историями про исчезающих котов и садовников-тритонов. Я сунула книгу в наволочку. Нашла острый кухонный нож, которым резали мой праздничный торт, и взяла его с собой. По дороге к двери я бережно срезала им несколько ячменных колосков с пыльного букета сухоцветов под зеркалом в прихожей и бросила их в наволочку ко всему остальному: клубку красной шерсти, горстке каштанов и лоскуткам.