Погружение в музыку - стр. 10
Не зря Гейне сказал, что если мир раскалывается на- двое, то трещина проходит через сердце поэта.
Я:
Так ты отмечен? Это – счастье, (Сходи к врачу)
Когда, как горлом кровь, текут
Стихи. То Вечности участье,
Коль больно – врач. Шутить ли тут!
СОБЕСЕДНИК:
Если бы я только знал, что это так тяжело, то не стал бы пробовать. Оказывается, эта тяжесть, это напряжение – древнее начало. Уже при робких попытках стихосложения в древности поэты поняли, что поэзия – не шутка.
Я:
Мы Вечность пробыли в разлуке… (Как давно начались кровотечения?)
Когда ты понял, что – поэт?
Когда пошел на крестны муки
И стал страдать за целый свет?
СОБЕСЕДНИК:
Я потерял чувство возраста, когда понял, что первыми подлинными людьми искусства были римские гладиаторы.
Каждый выход на сцену для них – игра с судьбой, где решается вопрос жизни и смерти.
И это совсем не то, что свободные актеры Рима, которые читали свои смешные и грустные тексты на турусах – специальных повозках с колесами. Да к тому же на них были маски. Если маска комедийная – играй комедию. Трагедийная – не избежать тебе смерти.
Сегодня умер здесь, а завтра переезжаешь на другую площадь, чтобы и там умереть под аплодисменты толпы.
Я:
Ты понял парадоксы Рима, (Ты не умрешь)
Но то не гибель – вечный круг,
В стихах бытует смерть незримо.
Живи, дыши, пиши, мой друг. (А ты – живи, пиши,
мой друг!)
СОБЕСЕДНИК:
Да, это – не смерть, а судьба. Судьба подлинности. Ибо искусство на планете перепутано с жизнью.
Все, что необходимо делать в жизни, – это искусственность. Искусство же − это и есть подлинная жизнь.
Вот теперь можно вновь вернуться к музыке.
Итак, поэзия – это полпути между вербальностью, то есть когда каждое слово еще понятно и объяснимо, но их сочетание рождает совсем новые чувства и состояния, и невербальностью.
Музыка – высшая форма невербальности.
Или, лучше сказать, вершина невербальности в искусстве.
То есть она не имеет корней в человеческих понятиях, которые можно выразить обычной речью, состоящей из слов, о которых мы договорились между собой на нашей планете для того, чтобы понимать друг друга. Вот с этой точки зрения можно оценить три варианта рассказа о Человеке.
Первый, где я старался использовать самые эмоциональные понятия и слова вербального мира. И мы, вполне вероятно, осознали, СКОЛЬ УНИКАЛЕН ЧЕЛОВЕК!
Второй вариант – поэтический. Стих Державина скрывает в себе намного больше, чем просто сочетание слов. Ибо за каждым словом, фразой существует целое понятие, а за каждым предложением – образ. И в нашем сознании появляется не только ваш сосед, но миллионы, даже миллиарды людей – соседи по планете. Ибо Державин рассуждает не об одном конкретном человеке, а о человечестве.
Третий. Когда мы слушали Бетховена, то оказались вне всяких слов, вне всяких понятий и вне всяких суждений. Эта музыка уже представляет Человечество во Вселенной. Это и вы, и сидящий напротив вас, и Бетховен, и вся поэзия, и вся история цивилизации. Но заметьте, чем больше я пишу,
ТЕМ ДАЛЬШЕ МЫ ОТ САМОЙ МУЗЫКИ, ИБО МУЗЫКА − ПРЕВЫШЕ ЛЮБЫХ СУЖДЕНИЙ, ЛЮБЫХ СТИХОВ, ЛЮБЫХ ПОНЯТИЙ.
Где же и в чем корни музыки? Можно ли ее, музыку, объяснить?
Вот здесь-то и начинается самое невероятное.
Послушайте вторую часть Четвертого фортепианного концерта Бетховена…
О чем эта музыка?
Для музыканта, играющего ее, – вопрос, мягко говоря, странный. Потому что всякая попытка описать этот музыкальный диалог словами моментально уменьшит выразительную силу музыки. Заметьте, не уничтожит, а уменьшит.