Погорелое - стр. 5
Конь перед линией черной встал. Слез Стеш тогда на землю, веревочку заговоренную, ржанкой дареную, поправил, да и шагнул за линию. Сразу его будто шапкой накрыло. Раньше кузнечики в траве стрекотали, воробьи да стрижи кругом летали, мыши в траве шуршали, а теперь ничего. Земля под ногами горячая и хрустит, ровно кости человеческие… Пошел Стеш по селу, с улицы на улицу, со двора во двор, из дома в дом. Кругом пусто, ни звука, ни шороха. Бродил долго, пока не притомился, а сесть передохнуть не может – земля жжет, дым глаза ест. Из села дороженька пропала, подойдет Стеш к тому месту, откуда вошел, да вновь в центре окажется, ровно кругами его водит. Так и ходил, пока подошвы его едва ль насквозь не прогорели. Тогда только услышал он за спиной, будто плачет кто, тонко да жалобно, аж сердце сводит.
– То ли птица кричит, то ли дитя пищит, да одно ведомо – туда мне и дорожка написана! – сказал так-то Стеш да и пошел в ту сторону, откуда плач слышался.
Идет Стеш, а плач все дальше становится. Стеш пот вытирает, бегом бежит, догнать того, кто плачет, старается, да ничего не выходит. Казалось вот, за той стеной уж увидит он, кто звук в селе мертвом подает, да только – нет! Сколь не бежал, а так и не нашел, кто плачет. Тогда веревочка, ржанкой подаренная, на руке его задрожала, да в сторону от звука потянула. Послушался Стеш веревочки, пошел, куда она ему путь казала, а звук, наоборот, будто ближе становится стал, и вот он уж рядом совсем. Слышит теперь Стеш, что не птица то кричит – дитя плачет, а звук идет из хатки малой с плетнем кривым. Веревочка остановиться велела, а плач стих в одно мгновение. Стоит Стеш перед плетнем покосившимся, и кажется ему хатка за ним страшнее всего села мертвого. Тут снова дитя голос подало, высоко запищало, и боязно Стешу от этого плача почитай еще больше стало. Устыдился Стеш слабосердия своего, и говорит сам себе:
– Никогда ничего не боялся, царю правду в лицо говаривал, ворога саблей рубил, не уж-то за забор пройти не посмею? – шагнул он во двор, его как в колодезную воду макнули – холодно стало, а плач детский все не стихает.
Дверь хатки скрипнула, и выходит к нему девка чернявая в платье подвенечном, как две капли воды на ржанку похожая, и смотрит на него так же колко, ровно глазами душу ковыряет. Запястье в том месте, где веревочка у Стеша повязана, зудит. Схватила девка Стеша за руку, да в землю нырнула, его за собой потянула. Оказался он ровно в том же селе черном, да горит оно пламенем до неба самого, а от огня не жар, а холод идет. Кругом люди толпой собрались, и смотрят они на Стеша безотрывно. Девка его руки не выпускает, в глаза смотрит, а по лицу ее слезы кровавые сочатся.
– Смотри, живой человек, – говорит она. – Коли правду увидишь, души наши спасешь.
Стеш смотрит, да не видит ничего кроме того, что увидел уж. Земля горит, люди молчат, девка плачет.
– Сердцем смотри, – девка подсказывает. Стеш глаза закрыл, и тех же людей увидел, только не так, а будто через воду. В воде той все деяния их видны – ни обмануть, ни спрятать, каждый поступок, каждое слово и помысел. Их души Стеш насквозь видит, и нет среди толпы целой ни одной чистой, у каждого и худое, и доброе есть. Только последний день у всех селян черный, ровно он один их жизни и обрезал. Страшное преступление на руках у каждого, и девка-ржанка душу осквернила тем, что прокляла палачей своих.