Подвиги самураев. Истории о легендарных японских воинах - стр. 15

– Сударь, мой господин, остановитесь! – Голос принадлежал новому главному советнику сёгуна Цуда Хатия, который рискнул вмешаться в ход событий. – Успокойтесь, мой господин, умоляю вас. Вы разве забыли, какой сегодня день? Разве мы не скорбим по кончине вашего легендарного отца, оставившего нас ровно год назад? Как можно омрачить нынешнюю торжественную годовщину кровавой расправой, совершенной из-за воспылавшего гнева? Угомонитесь и поручите это дело мне. Я обо всем позабочусь.

Гнев Нобуюки прошел так же скоро, как и возник, а свою роль при этом сыграло его обычное здравомыслие. Поддавшись уговорам своего любимчика, он вложил меч в ножны и удалился на веранду.

К этому времени в замке собрались практически все приглашенные на поминальную трапезу ратники стражи сёгуна, а слухи о происшествии только добавляли живости мероприятию. Среди них как раз находился Ситироемон, и под шумок возникшей суматохи он приблизился к своему сообщнику, чтобы шепнуть:

– Не воздать ли нам должное моей госпоже Кацуно? – И тут же принялся раздавать распоряжения: – Действуй мудро, чтобы не причинить смерти своими собственными благородными руками, но как бы оправдываясь перед его высочеством сёгуном и подавая пример всему клану в необходимости воздаяния. Просто девушка должна понести заслуженное наказание.

– Однако… – Нобуюки колебался; затем, поворачиваясь к Хатия, сказал: – Каково ваше мнение, Хатия? Следует ли мне поступать, как говорит Ситироемон?

– Нет, мой господин. Из истории нам известно, что давным-давно при правлении императора Такакура в одно лютое морозное утро кто-то из беспечных садовников отпилил несколько веток красивого клена, считавшегося любимым деревом молодого императора, и сжег их, чтобы подогреть себе саке. Сановник, отвечавший за это дерево, по имени Фудзивара Нобунари, потрясенный проступком садовников, приказал связать преступников по рукам и ногам, а потом сообщил о происшествии императору. Великодушный монарх, однако, отнесся к сообщению с полнейшим спокойствием и миролюбиво сказал:

– Один китайский поэт написал так:

Интересно, где эти простые садовники приобрели такой утонченный вкус? Какая поэтическая идея пришла им в голову!

Таким манером император объяснил поведение легкомысленных садовников. Вот вам одна из причин того, почему императора Такакура восхваляют как великого монарха даже сейчас, по прошествии многих веков. Итак, я надеюсь и молюсь Богу, что мой господин окажется таким же великодушным человеком, как тот император, и проявит снисходительность к юной девушке, которая по совершенному недоразумению стала жертвой нынешнего несчастного случая.

– Уймись, Цуда-сан! – прервал его речь Ситироемон. – Никто не сомневается в том, что ты у нас великий ученый и весьма красноречивый человек, но предлагаемое тобой попустительство может послужить недобрым прецедентом на будущее. Ты всегда выражал женщинам добрые и нежные чувства, но в нынешнем случае это неуместно. Так можно докатиться до прощения преступника, который поджигает замок, и тот сгорает дотла просто потому, что им оказывается женщина, причем всего лишь допустившая оплошность! Где же здесь справедливость?

– Ваш аргумент звучит нелепо, – высокомерно возразил его оппонент возрастом гораздо моложе. – Вы говорите так, будто на самом деле считаете жестокость достойным принципом в управлении государством. Пусть вы правы, тогда почему цари Древнего Китая Чжоу и Цзинь, а также самураи кланов Таира и Асикага в нашей собственной стране так скоро оказались у разбитого корыта? Вспомните, что сегодня мы отмечаем годовщину кончины отца нашего господина, и поэтому вполне можно предположить, что именно наш господин пожелал освободить белоглазку ради успокоения боготворимого духа покойного. Своим непреднамеренным проступком Кацуно совершила еще и человечный поступок – освободила томившуюся в неволе несчастную птицу. Я где-то прочитал такие вот строки: