Под властью Люцифера. Историко-биографический роман - стр. 27

В мои обязанности входило находиться поблизости на случай, если жажда мужчин окажется неудовлетворенной. Только поэтому я становился невольным слушателем и свидетелем трансформации общества. Садились они с озорными, веселыми глазами, удовлетворенно потирая руки. Глянешь со стороны, и душа радуется – собралась компания людей, приятных во всех отношениях. Мужчины не обременяли себя одеждою: майка с хлопчатобумажными брюками или длинная, до колен, рубашка, под которой скрывались сатиновые трусы, по моде того времени, тоже достигающие колен. Появление на улице в таком виде обязательно привело бы к столкновению с законом. Может, этим обстоятельством и объяснялась моя роль снабженца? По счастью, искомое питье находилось неподалеку, на широком молу керченского порта, прежде более доступном для постороннего человека. Его производственную часть отделяли выстроившиеся дугой торговые ларьки. В каком-нибудь из них обязательно к воскресенью завозилось несколько бочек свежего пива. Продавец, душою сочувствуя мальчишке, всегда продавал мне пиво на отстой, иными словами, не зарабатывал на его пене. Может, в этом была и вторая причина использования меня на побегушках?

Честная дворовая мужская компания, приложившись к пиву и водке и закусив, чем Бог послал, начинала разговоры. Вначале они касались обыденных житейских тем. Глаза постепенно загорались несвойственным им блеском. Когда вторая порция пива и водки скользила по пищеводу, наступало время воспоминаний. Мой родитель, обычно малоразговорчивый, слово из которого клещами не вытянешь, начинал вспоминать о гражданской войне. Я сейчас понимаю, что в обыденной серости обитания человек нуждался в доле чего-то героического. Поэтому отца слушали со вниманием, хотя описываемые события им приходилось слышать уже не раз, а на выдумки мой отец не годился. Вспоминалась война с украинскими гайдамаками, поляками Пилсудского, сражение под Перекопом. Отец служил в красной гвардии, а потом и Красной Армии, с февраля 1917 года, вступив во 2-й Благушенский отряд московской красной гвардии. Уже в 20 лет он стал начальником пулеметной команды, а это означало, что под его командой находилось более сорока пулеметов различных систем, поставленных на тачанки. Нужно было отлично разбираться в материальной части оружия и быть знакомым хотя бы с элементами военной тактики.

Время шло, и разговор становился все громче, позы развязнее, глаза возбужденно бегали. Темой разговора становилась международная политика, что означало только одно: мужики преодолели экватор. Теперь передо мною были непростые советские граждане, а умудренные политики. Иными словами, это был, если не международный конгресс, то, во всяком случае, нечто, напоминающее конференцию «министров иностранных дел». Не хватало только звучания иноземной речи и переводчиков. Часто звучали имена Чиано, министра иностранных дел Италии, Иоахима фон Риббентропа – министра иностранных дел Германии, Горацио Вильсона, серого кардинала английской тайной миссии и самого Уинстона Черчилля, творца английской политики. До него звучали имена английского премьера Чемберлена и французского – Даладье. Мне эти имена тогда ни о чем не говорили. Я прислушивался к тому, что говорил отец. Для меня он был непререкаемым авторитетом. Отец, рубя воздух ладонью правой руки, между тем выкрикивал: «Дудки им! Мы в гражданскую от всех отбились: и от немцев, и от англичан, и от японцев!.. И белогвардейцам нос утерли! Теперь, когда мы на ноги стали, когда и у нас техника появилась, нас голой рукой не возьмешь!»