Под красной крышей - стр. 4
«Чапман» всегда ассоциировался у меня с тоской. И тоска эта во всем вокруг. В трещинах на льду, в серо-розовом небе, в том, что я такая смешная в шапке с хэллоу китти. А в тебе ее нет. В тебе только что-то уютное и такое знакомое. Знаете, как хлеб по утрам. Фильм вечером. Сон днем.
Через пару часов на встрече киноклуба ты мне скажешь: «Мы не досмотрели фильм». И я больше тебя не увижу.
Утка
Моя дочка думает, что она – утка. Нет, правда! Она такая забавная в этой своей вере.
Надевает коричневый сарафанчик, натягивает белую кофточку и идет на улицу, переваливаясь и покрякивая периодически. Я натягиваю на ее непослушные светлые волосы панаму. Кажется, будто я стянула одуванчик. Она кряхтит и бежит к пруду. Моя дочь – утка.
Мама говорит, что я должна отвести дочь к психологу. Мама целыми днями сидит на продавленном кресле, которое пахнет затхлой пылью. Ее мир – телевизор напротив. Он диктует ей, что думать и делать.
И конечно, я, по мнению телевизора, – плохая мать. Я не хочу вести свою дочь к мозгоправам, ставя на ней клеймо ненормальной.
Мама захлебывается молоком и хлопьями. Облизывает мокрые губы и чмокает.
– Лера даже не говорит! Только крякает. Что ты ее никак не отведешь к психологу?
– Ей могу помочь только я.
– Делай что хочешь. – Она отмахивается от меня ложкой, и капля молока падает на ковер.
Темное пятно. Персиковые шкурки солнечных лучей пролезают через занавески. Моя дочь – утка.
Сегодня мы снова не решаемся записаться в садик и снова гуляем весь день. Она не может сидеть дома: сразу плачет. Моя девочка…
Вся эта квартира словно удушливый запах ладана. Словно тот серый громоздкий памятник, перед которым она ничего не сказала.
Я открываю холодильник и смеюсь. Яйца исчезли. Я уже знаю, куда идти. В нашей с мужем спальне пахнет желтками. Дочка поднимает одеяло и крякает. Множество яиц подсолнухами расползлось по простыне. Дочь пытается высиживать их, но ничего не получается, и я глажу ее по голове, приговаривая, что все будет хорошо.
Утки блюдцами лежат на траве, моя девочка сидит с ними. Трет глаза, и я подхожу.
– Почему папа не приходит? Даже у уток есть папа.
У меня подкашиваются ноги, и к горлу подступает горечь.
Моя дочь – самая обычная девочка. Она играет с ребятами, лепит куличики, влюбляется в мальчиков. И я не знаю, что мне делать.
Еловая ветвь
В этой комнатке стены тревожно молчат.
Она на желтоватом порванном матрасе. Красные пальцы ног жмутся к батарее, на которой она развешивает носки и полотенца. Приподнимает плечо, трется о него щекой и оборачивается ко мне.
– Мандарины ты почистил?
Усмехаюсь:
– Это сейчас самое главное?
– Конечно, ведь Новый год!
Отмахиваюсь, но встаю за тарелкой с мандаринами.
– Скоро будет фейерверк. – Она поднимается, прыгает в тапки и розовый пушистый халат. – Первый праздник такой странный у нас.
Никогда не пойму ее.
Каштановые кудри поблескивают радугой от прорезавшегося сквозь тучи солнца.
Она бежит куда-то к коридору и снова рядом со мной. В руках – еловая ветвь с шариками из бумаги.
– Это тебе!
Опускает ветвь в стакан и ставит на подоконник. Я рукой подзываю ее к себе, она садится мне на колени, руками обхватывает шею. Халат сползает с острых плеч. У нее торчат лопатки и позвоночник. Я провожу по нему, и она чуть извивается и смеется.