Под кодовым названием «Эдельвейс» - стр. 57
И вот сейчас, упруго вышагивая по-военному, Иринин провожал до самолета капитана Калину и старшего сержанта Сорокина, нагруженных до отказа снаряжением. Сколько он уже вот так провожал? И скольких не встретил? Погибших, как правило, в неравных поединках, схваченных и замученных, узнанных и преданных, пропавших без вести…
Без вести!
А вести крайне необходимы, хотя каждый в некотором смысле отправляется в неизвестность. Он был суров и требователен к своим подопечным, порой неумолим, но только лишь для того, чтобы они не ошиблись, остались живыми и подали о себе желанную весть.
– Берегите себя, ребята, – сказал на прощанье возле железного самолетного трапа Иринин. – И как самих себя берегите рацию. Будем слушать вас круглосуточно. Ну, ни пуха вам, ни пера…
…Горца искать не пришлось. Когда Калина и Сорокин приблизились к скалистой громаде, до них неизвестно откуда долетел четкий в горном воздухе голос, будто сама ночь приказала им:
– Стоять!
Они замерли с пистолетами наготове.
– Привезли привет от Алексея?
– Привезли для горца, имени которого не знаем, – ответил в темноту Калина.
– Имя – Чомай. – Темнота возле скал густела, словно бы материализуясь в мужскую фигуру с охотничьим ружьем в руках. – Чомай – это я, Чомай Уянаев… Идите за мной, спрячьте парашюты.
Тайник был заранее приготовлен. В него уложили ненужные уже парашюты и комбинезоны, заложили тяжелыми камнями. Калина и Сорокин остались в немецкой форме – гауптмана и ефрейтора. С этой минуты они окончательно превратились в историка из министерства пропаганды Адольфа Шеера и его ординарца Ганса Лютке. Свои настоящие имена они оставили вместе с парашютами и маскировочными комбинезонами. Молча шли след в след за Чомаем Уянаевым, которого еще не успели разглядеть, – Шеер с элегантным кожаным чемоданом, куда были упакованы заметки, книги, новенький мундир, фотоаппарат и разные бытовые принадлежности, Лютке, как и надлежит ординарцу, – с автоматом на груди, вещевым мешком за плечами и тяжелым чемоданчиком с рацией. Остальную поклажу нес проводник Чомай.
Он шел неслышно, мягко ступая на каменистый грунт, как на пушистый ковер, а подбитые подковами сапоги Шеера и Лютке скользили, сбивали камешки, ломали сухие стебли, попадавшиеся на пути, потому что Чомай вел их нехожеными, одному ему известными тропами. Куда? В темень, в ночь – только так могли бы ответить гауптман и его ефрейтор. Шеер на ходу глянул на часы с фосфорным циферблатом. Было семнадцать минут первого. Разведчики сообщали: движение немецких колонн начинается в сумерках, чтобы передислокацию совершить скрытно, под покровом ночи, так что горные ущелья колонны проходят где-то под утро, в четвертом-пятом часу. Времени еще было достаточно.
– Пришли, – неожиданно сказал Чомай. – Моя стоянка. Прошу дорогих кунаков быть гостями.
Это была небольшая пастушья хижина, прилепившаяся боком к скале, малозаметная даже вблизи. Была умело замаскирована высохшими ветками и каменным завалом. Вход закрывали сшитые бараньи шкуры. В полной темноте вдруг вспыхнуло – Чомай высек огонь, и вскоре под котлом, подвешенным на чугунном крюке в скальной стенной нише, весело и тепло заиграло пламя.
– Отдохнем, чай пить будем, – сказал Чомай, доставая из вместительной кожаной сумы осетинский хлеб-задин и брынзу.