Под атомным прицелом - стр. 30
В понедельник утром оказалось, что уроков в школе не будет – поскольку многие ученики (и кто-то из учителей тоже) отсутствуют, сбежали и пока не успели (и не спешили) вернуться. Домой идти не хотелось, и они, всей компанией – Аманда, Стефани, Кэтрин, Боб, Том и Джо – сидели в мансарде старого многоквартирного дома, сейчас не жилого, но выставленного на продажу, в опасной близости от «черных» кварталов.
– Спарки, не ссы! – залихватски сказала Стефани, когда они забирались туда по пожарной лестнице. – Серьезным парням тут делать нечего, а шпана ни меня, ни моих друзей не тронет, я всех их вожаков знаю.
Стефани была мулаткой, из семейства цветного «среднего класса» (ведь Айова это не Миссисипи и не Алабама, где чернокожего парня линчуют за один взгляд в сторону белой женщины). Ее родители держали клуб «Джунгли» (излюбленное место отдыха цветных жителей Де-Мойна, а также тех белых, кто считали «не важно какого цвета негры, если они играют бодрую музыку и поют задорные песни»), и занимали положение достаточное, чтобы их дочь приняли в школу Калланан (а не в какое-то заведение «для ниггеров»). Если даже Верховный суд США в прошлом году признал неконституционным сегрегацию детей в школах (кстати, там засветился однофамилец Стефани со своей дочкой), то уж школам Айовы, где подобный прецедент вообще вынесли самым первым в истории всех штатов, ещё в XIX веке, – нелишне будет иметь для публики и прессы достойные примеры (конечно, из «приличных» чернокожих семей, и предварительно заручившись поддержкой наиболее свободомыслящих членов школьных советов). Тем более что отец Стефани воевал за Америку (и даже имел медаль за десант в Гавр). Однако же Стефани рассказывала, что ее родители каждый месяц боятся просрочить платеж – тогда банк выбросит всех на улицу, забрав за неуплату имущество (не дом в пригороде, как у Смитов, а большую квартиру в когда-то престижном квартале, недалеко от «Джунглей»).
– Когда завыло, я описалась, – без тени смущения призналась Кэтрин. – Мне показалось, что сейчас сбудется «живи ярко – умри молодой».
– Кэти, можешь тут не курить? – сказала Аманда. – Если у меня одежда провоняет табаком, Дэвид меня прибьёт. Он считает, что джентльмены, это одно дело, но леди пить и курить не должны.
– Спарки, не клюй мне мозг, – Кэти щелкнула зажигалкой, – мне моих родаков хватает. И это совсем не табак.
– Shit! Форточку открой! Вот за это Дэвид меня точно прибьёт!
– В прошлый раз тебя это не смущало…
– В прошлый раз у меня сменка была после физкультуры… И вообще, мама говорит, что эта дрянь мозги выжигает – ты в курсе?
– Тебе так важно, сгореть в атомном огне идеально здоровой? – меланхолично ответила Кэтрин. – Ты веришь, что доживешь до старости, как твоя бабушка? Или соседка миссис Мэй – которой все равно не повезло?
– Папа говорит, смотри на жизнь с надеждой. Дэвиду же повезло. А я не парень – на войне не буду.
Аманда вспомнила, какой ужас она пережила в конце лета, когда, вернувшись из лагеря гёрлскаутов, увидела на окне родного дома вымпел с золотой звездой (символ в честь погибшего на войне члена семьи) – ещё до того, как узнала от родителей о гибели «Монтаны». Свой ужас, затем вспышку гнева – «проклятые коммунисты, чтоб вы сдохли все!», и свою истерику при встрече брата, когда уже осенью Дэвид всё же вернулся домой живым: «Ах ты, сволочь!! Мы думали, что ты погиб, а ты живой, скотина?! А ну иди сюда, засранец, я тебя сейчас сама прибью!!» Она тогда ещё много чего наговорила брату, размазывая по лицу слёзы радости и колотя Дэвида кулачками в грудь, пока он, придя в себя от шока, просто не заключил свою младшую сестрёнку в объятья и не закрыл ей ладонью рот, – под обалдевшими взглядами мамы и папы, внезапно открывшими для себя, что их дочка, оказывается, владеет словарным запасом, сильно выходящим за рамки дозволенного благовоспитанной девочке из приличной семьи среднего класса американцев.