Почтовая станция Ратсхоф. Приют контрабандиста - стр. 22

Меандров на Арде было много, и какой считать излучиной дороги древних людей, мы не знали. «Моря крови» тоже не помогли. Вихра сказала, что тут неподалёку в честь убитых беженцев построен мемориал, но где они пересекали реку и где конкретно проливалась их кровь, указать не смогла.

Сундук с золотом мы, разумеется, не упомянули и вообще постарались не слишком усердствовать в расспросах – изображали обычных туристов, и Вихра, достав из багажника стопку полотенец, предложила нам окунуться. Настя сразу стянула ботинки, сарафан и, осторожно ступая по камням, зашла в воду по колено. Дальше течение становилось сильным. Я же только сняла кеды, закатала брючины и чуть намочила щиколотки. Глеб присоединиться к нам отказался, а Гаммер, раздевшись, ринулся вслед за Настей. Обойдя её, продолжил уверенно идти вперёд. Боролся с течением и, кажется, надеялся перейти Арду вброд. Река здесь была не такой уж глубокой, но Вихра, забеспокоившись, окрикнула Гаммера и попросила не рисковать.

Когда стемнело, мы возвратились в пригород.

Настя и Глеб пошли с Вихрой накрыть стол, а мы с Гаммером побродили по округе, хорошенько осмотрели хозяйский дом и разобрались с его замысловатой конструкцией. С улицы он казался монолитным, и лишь со двора было видно, что дом условно разделён на три части, спрятанные под общую четырёхскатную крышу. Левая часть стояла полноценная: на втором этаже – две жилые комнаты, на первом – обычный сарай. Средняя часть была ущербная. Её стену будто вдавили вглубь, а высвобожденное пространство отдали под деревянную лестницу и открытую в сторону двора веранду. Наконец, правая часть осталась полноценной сверху, а стену первого этажа опять же вдавили вглубь, высвободив место для проходной террасы с деревянными столбами, на которых и держалась оштукатуренная спальня родителей Вихры.

Всего наверху получилось пять комнат, а внизу – два помещения: сарай и бывший хлев, где теперь располагалась кухня. Дверь на кухню открывалась из проходной террасы. Там мы и нашли Вихру с Настей и Глебом. Помогли им перенести контейнеры с разогретой едой на веранду второго этажа и встретили Кирчо, дедушку Вихры. Старенький, морщинистый, он опирался на кизиловую трость, но старательно поприветствовал каждого из нас, причём по-русски.

Родители Вихры ещё не вернулись из рабочей поездки, и мы ужинали вшестером, если не считать ждавшую подачек собаку Наоми. Гаммер жадно набивал рот, а я вертела головой, рассматривала веранду, вывешенные для просушки травы и розовевшую в кадках герань. Дед Кирчо обмолвился, что в его детстве лестниц тут было две, а веранда, как и весь дом, делилась на мужскую и женскую части. Я понадеялась на подробный рассказ об истории хозяйского дома, однако дед Кирчо, мельком расспросив, откуда мы приехали, заговорил о том, что его связывало с Россией, а связывало его многое и говорил он долго. Притомившись, мы слушали, как дед Кирчо живописует свой отпуск в Сочи, и я удивлялась точности озвученных им деталей. Не понимала, зачем ему и сорок лет спустя, например, помнить, что из Софии в Москву он вылетел именно семнадцатого августа в половине второго ночи.

Покончив с сочинскими пляжами, дед Кирчо переключился на Кремлёвский дворец съездов, где он с другими маджаровскими шахтёрами смотрел балет «Икар», а следом переключился на семьдесят второй год, когда его откомандировали на рудник Маджаян-Далан в Сомали, и, казалось бы, тут уж никакой связи с Россией нет, но выяснилось, что в Африку он прилетел на Ил-18 из Москвы. Во время суточной пересадки в Каире дед Кирчо сблизился с русским экипажем, и ему особенно понравились стюардессы Светлана и Таня, которых он очаровал тем, что по памяти читал стихи Пушкина, посвящённые Анне Керн. Нам дед Кирчо, к счастью, Пушкина не зачитывал, но рассказ не прерывал ни на минуту и говорил без малого полтора часа.