Поцеловать небеса. Книга 1 - стр. 6
Глава 4
Трое с половиной суток сорокаградусного качающегося ада… И я уже не понимала – кто мы и зачем мы здесь? Пот и слезы моей дочки смешивались в одно целое на чумазой мордашке. Измученный взгляд преданной собаки, привязанной под столиком, напоминал мой собственный. Собака не ела и не пила на протяжении всего пути, чем довела меня до безмолвного отчаяния. Я одеревенела.
Мама хаотично металась по вагону и по всему поезду, пытаясь решить хоть что-то с едой или питьем для всех нас. Она выпрыгивала на больших станциях в погоне за арбузами или пирожками, и мне все время казалось, что она непременно отстанет от поезда, а мы останемся совершенно одни в этой грязной бурлящей клоаке торгашей и подозрительного вида бродяг. Поезд уже начинал плавное движение, а я, не мигая, смотрела в сторону тамбура из полуоткрытой двери купе, но после того, как надежда моя умирала, мама всегда появлялась, шла бодрой, покачивающейся, моряцкой походкой, весело размахивая своей добычей.
Но главным в поезде являлась не еда, а безопасность. В хлипкие двери нашего купе постоянно вламывались какие-то люди, но собака яростно пресекала все чужеродные попытки. Без нее мы вряд ли бы доехали до пункта Б без ощутимых потерь.
Я уже не могла сидеть, не могла стоять, не могла взять на руки дочь, потому что сорокаградусная жара не позволяла сделать этого. Мы мочили серые вагонные простыни в теплой затхлой воде, взятой у проводников, и без конца вытирали друг другу тела. Я не могла даже выйти покурить, потому что на первом же перекуре ко мне привязался неблаговидный узбек с весьма откровенным предложением и, получив такой же откровенный отказ, пообещал немедленно скинуть меня с поезда. Снова выручила верная собака, вышедшая покурить вместе со мной… А скинуть с поезда было действительно крайне просто – оконных стекол в тамбуре не было.
К завершению третьих суток никто из нас не хотел жить. Но за все «было уплачено», и мы продолжали двигаться к намеченной цели… Четверо пилигримов, четыре песчинки в огромной человеческой пустыне… А поезд все шел…
До переезда в Россию и после него – это две отдельные половины одной не придуманной жизни. Здесь изменились все мои ценности и я была вынуждена принять правила навязанной игры.
И первое же правило ошеломило меня… Люди здесь измерялись наличием обязательных квадратных метров жилой площади на душу населения. Люди дрались за это всю свою жизнь. Приобретенное возводилось в разряд культа, никому не отдавалось до самой смерти и хранилось сто лет. Только при наличии этого меня могли бы принять здесь за нормального человека. Второе правило гласило – прописка…
Выросшая на ровной ниве советского пространства, где каждый получал квартиру в порядке недолгой живой очереди, я не могла осмыслить такого ажиотажа. Глупая, наивная, открытая всем ветрам и ударам судьбы я сошла на платформу воронежского вокзала, и затхлый ночной чужой воздух неприятно резанул ноздри.
Мамина квартира, которую она снимала в Воронеже, оказалась слишком мала для четверых переселенцев, а сам город – неприветливым и дорогим. Поначалу, мы строили планы о переезде на другую, менее тесную квартиру, отстаивали длинные очереди в миграционной службе, выслушивали толки о трудном российском житье-бытье от земляков, встреченных там же. Мы устали сразу и друг от друга, и от непонимания всего, происходящего вокруг. Мы осознали, что мы здесь попросту чужие и никогда, никогда они не примут нас за своих… Только такие отчаянные женщины, как мама и я, могли рискнуть в одиночку отправиться в другую страну на поиск призрачного счастья. Но нас нельзя было напугать. Нас можно было только убить.