Победный ветер, ясный день - стр. 26
– Туалетная вода для любимой девушки? – безнадежно спросила Лена. – Может быть, духи? Есть пробники… Очень качественные.
Пробники были отнюдь не качественные, а у Него наверняка есть девушка. Само совершенство, влюбленная кошка с прохладными губами; ухоженная журналисточка или дизайнер по интерьерам. Вместе они не живут, это убивает страсть. По этой же причине в ухоженном доме ухоженной журналисточки нет Его комнатных тапок (комнатные тапки и страсть несовместимы). Но есть зубная щетка, бритва и гель после бритья. В ухоженном доме ухоженной журналисточки они ходят босиком по полам с подогревом и занимаются любовью на черных простынях. Иногда они торопливо и без всякого удовольствия изменяют друг другу – только для того, чтобы лишний раз убедиться: «Ты единственная, любовь моя», «Ты единственный, любовь моя»…
Именно об этом и перешептываются их сплетенные тела на черных простынях:
«Ты единственная, любовь моя!»
«Ты единственный, любовь моя!»…
– …Знаете, духи мне ни к чему…
Он никогда не станет покупать духи для своей ухоженной журналисточки в первом попавшемся ларьке у метро, какая же ты дура, боже мой! Журналисточка сама выберет их в фирменном магазине, а Он только оплатит сумасшедше дорогой подарок, поцеловав ее ложбинку на затылке: «Ты единственная, любовь моя!»…
– Мне нужно что-нибудь для приятеля.
– Одеколон? Может быть, набор с лосьоном и гелем?
– Наплевать, что именно, он все равно никогда ими не воспользуется… Чем глупее и дороже, тем лучше…
У Него были глаза бога, разжалованного в ефрейторы за нарушение устава караульной службы; глаза мальчика, только что похоронившего жука-носорога; глаза змеи из заброшенного азиатского храма – тягуче-ленивые, немигающие… Их укус смертелен, а противоядия не существует.
Лены Шалимовой, торгашки из ларька, для Него – готового согрешить со всем миром – тоже не существует. Таково положение вещей, и изменить это положение невозможно.
…Он смел первый же предложенный ею запах. Запах стоил почти две тысячи – глупее и дороже не придумаешь. Лена не помнила, как выбила чек, зато хорошо запомнила, как Он сунул упаковку с одеколоном в карман жилетки. Упаковку с одиноким чернильным отпечатком (о, ужас!) ее большого пальца. И сразу же забыл о купленном одеколоне.
– У меня нет любимой девушки, – сказал Он.
И Лена засмеялась – от жалости ко всем неучтенным ухоженным журналисточкам, дизайнерам, а также к моделям и модельерам, портье и сомелье, студенткам и аспиранткам, актрисам, певицам, домохозяйкам и приходящим няням. Всем тем, кому Он мог прошептать, вытянувшись на черных простынях: «Ты единственная, любовь моя!..»
Мог – и не прошептал.
– У меня нет любимой девушки. Хотите быть моей любимой девушкой?
– Хочу, – сказала Лена.
– Когда вы заканчиваете работу?
– Уже закончила.
– Очень хорошо. Я приглашен на одну вечеринку. Хотите, пойдем вместе?
– Хочу, – сказала Лена. – Но мне нужно десять минут, чтобы снять кассу…
– Я подожду…
Он не шутил. И его глаза – тягуче-ленивые, немигающие – не шутили. Он готов был согрешить со всем миром, но хотел – с ней, Леной Шалимовой, торгашкой из ларька. Лена твердо знала, что так не бывает. И твердо знала, что бывает именно так. И ей было совершенно наплевать, что случится завтра, потому что завтра она будет думать о том, что случилось вчера.