По велению сердца - стр. 19
– Когда работаю – почти не ем, – призналась она. – Я с головой ухожу в работу и о еде даже не вспоминаю. Я абсолютно поглощена процессом съемки! – Она улыбнулась, а Финн, понимающе кивая, слушал ее.
– То же самое со мной, когда работаю над книгой. Но бывает, я свою работу просто ненавижу. Особенно когда приходится что то переписывать. Знали бы вы, какой у меня строгий редактор! У нас с ним отношения любви и ненависти. Но с книгой работать он умеет, что правда – то правда. Неизбежное зло в нашем деле. В вашей работе такого нет, – с завистью заметил он.
– Я сама себе редактор, зато мне приходится иметь дело с заказчиками (вот как, например, ваше издательство), с музейщиками – а это тоже публика жесткая, хотя, конечно, все это нельзя сравнить с вашей переработкой текста, – согласилась она. – Всегда хотела научиться писать, для меня и открытку то сочинить – целая проблема, я мир воспринимаю визуально. У меня все через объектив – и окружающий мир, и люди.
– Понимаю. Это мне в вашей работе и нравится. Вот почему я попросил издательство заказать обложку именно у вас. – О’Нил хмыкнул и принялся ловко орудовать у плиты, сооружая омлет. Салат он успел приготовить, не прерывая беседы. – Надеюсь, мой образ в вашем исполнении не получится чересчур мрачным или черным, – проговорил он с деланой тревогой, и Хоуп удивленно посмотрела на него.
– С чего бы это? Я не увидела никаких признаков черной души или дурного нрава. Или я что то пропустила?
– Разве что некоторую наследственную странность, но это вполне безобидно. Насколько мне известно, среди моих ирландских предков были и настоящие шизики. Но не опасные для окружающих, не более чем эксцентрики. – Финн улыбался.
– Вполне невинная вещь, – согласилась Хоуп, а он уже раскладывал омлет по тарелкам. – У каждого свои странности. Я, например, после развода с мужем отправилась на несколько месяцев в Индию – привести мысли и чувства в порядок. Думаю, для кого то это тоже может показаться странностью. – Они расположились в уютной зеленой столовой за красивым столом красного дерева. По стенам здесь висели картины со сценами охоты, и было одно полотно с птицами кисти знаменитого немецкого художника.
– В Индию? И как там? – оживился Финн. – Никогда не бывал в Индии. Но давно мечтаю.
– Там потрясающе! – У Хоуп загорелись глаза. – В жизни не получала столько впечатлений! После Индии у меня вся жизнь переменилась, я стала по новому смотреть на вещи и даже на саму себя. Там такие красивые места! Нигде в мире, наверное, такого больше не встретишь. У меня, кстати, только что открылась выставка индийских фотографий.
– Кажется, я видел парочку ваших снимков в каком то журнале, – сказал Финн, переходя от омлета к салату. – Нищие, дети… И потрясающий закат над Тадж-Махалом.
– Еще я ездила на фантастически красивые озера. Никогда не встречала таких романтичных мест, как в Индии. И таких печальных одновременно. Я месяц прожила в приюте матери Терезы, потом месяц – в тибетском монастыре, затем в ашраме. Я там словно заново обрела себя. Так бы и осталась навсегда!
Он вгляделся в ее глаза – в них была глубина и покой, а за ними, еще дальше, – затаенная боль. Финн прочел в ее глазах, что она много страдала. Интересно, только ли из за развода и болезни мужа? Неважно из за чего, но он видел, что Хоуп знавала и радость, и горе и все равно сохранила невероятную уравновешенность и удивительную доброжелательность. Она смотрела на него с мягкой улыбкой.