По ту сторону октября - стр. 9

Всё началось с Бимкина. Старого одинокого еврея лет девяносто пяти, который жил в однокомнатной квартире на первом этаже бабушкиного дома. Он был “махровым”, честным евреем, который вел скромный, ничем не примечательный образ жизни. Я его помнила по тому, как он выходил каждый день из своей квартиры, чтобы посидеть на скамейке у подъезда. Неизменно в черном костюме, белой рубашке, с тросточкой и в кепи. Своей небольшой заостренной бородкой и блестящей лысиной на макушке он нам, советской ребятне, напоминал дедушку Ленина.

Но случилось так, что в один из прекрасных летних дней Бимкин умер.

Это стало знаковым событием для всего двора, как если бы вдруг взяли и снесли всем привычную историческую достопримечательность. Но именно для меня это стало особым событием на всю жизнь.

Я не помню уже, с какой именно из своих подружек мы подкараулили у подъезда тётю Розу, которая заведовала похоронами Бимкина.

– Тётя, а он точно умер? – рискнула спросить подружка.

Да, деточки, умер, – с неподдельным прискорбием прокартавила тетя.

– А можно посмотреть? – что-то дёрнуло меня спросить.

– Посмотреть? Нуу… можно, наверное, только тихо, – удивившись, согласилась тётя.

– Ага, хорошо, – ответили мы.

Она тихонько открыла дверь квартиры и, войдя в комнату, мы остановились в проходе.

Несмотря на жару, все окна были наглухо закрыты и зашторены, поэтому в комнате царили тишина, полумрак и слащавый спертый воздух. Посередине на трех белых табуретах стоял чёрный гроб, расшитый по краю золотистой бахромой. В нём лежал наш драгоценный Бимкин.

В его привычном для нас облике ничего не изменилось: белая рубашка, чёрный костюм. До пояса его накрыли белым ажурным покрывалом, поверх которого лежали сложенные на животе костлявые сморщенные руки. Его голова была обвязана белым платком, который поддерживал челюсть и заканчивался бантом на макушке.

Бимкин был неприятного воскового цвета, словно его вылепили из свечки. Неподвижные сине-зелёные губы вытянулись в тонкую искривленную ниточку из-за подпиравшей их повязки, а на каждом глазу лежало по одной монете. Было так тихо, что, казалось, я слышу, как звенит пыль, кружась в воздухе в просветах штор. Я смотрела, не отрываясь, на Бимкина, и явно видела, как едва заметно вздымается его грудь и плавно опускается обратно…

– Хррррр…. – неожиданно раздавшийся громкий храп заставил нас подскочить на месте.

Оглянувшись назад, мы увидели в углу комнаты небольшой диванчик, на котором лежал второй “дедушка Ленин” с такой же, как у Бимкина, бородкой, в черных брюках на подтяжках и черной рубашке. Он лежал на боку лицом к нам, заложив одну руку под голову, и мирно сопел. Выглядел он очень спокойным и умиротворенным.

– Не бойтесь, – прошептала тётенька, – это его брат. Приехал издалека, видать, устал. Пойдёмте уже, только тихонько, чтобы не разбудить.

– Тётя, а почему у него голова обвязана, у него зуб болит? – спросила я шепотом, указывая на Бимкина.

Да нет, деточка, ничего у него уже не болит. Это, чтобы рот не открывался, пока он не закоченеет, – ответила тётя Роза.

– А монетки? – не унималась я.

– Ой, деточка, зачем тебе все это? – тетя Роза подтолкнула нас к выходу.

Выйдя из квартиры, мы почувствовали облегчение на свежем воздухе, а вот разговоров было на неделю – про смерть, про гробы, про покойников, призраков, про летаргический сон и про Бимкина, который, возможно, проснулся и не может вылезти из могилы. Дома я всем задурила голову, что видела, как Бимкин дышит! И засыпая, всё думала над тем, что будет, когда его закопают, а он вдруг проснётся. И что бы я делала, если бы закопали меня. Как следствие, из-за страха впасть в летаргический сон и быть заживо похороненной, некоторое время я боялась засыпать и мучилась бессонницей.