По мотивам того, чего не было - стр. 6
Оговоренное время танца проходит, но к неописуемому восторгу собравшихся я продолжаю плясать. Что гонит меня вперед, что заставляет кривляться? Интерес. Я внимательно разглядываю тех, кто не узнал меня. Еще бы! Мои сальные выцветшие волосы спадают по самые плечи, густая с проседью борода покрывает щеки, истертую шапку я надвинул на брови, а изъеденным молью шарфом укутал шею и подбородок – у них нет ни единого шанса меня узнать.
И я продолжаю танцевать – наслаждайтесь! Почувствуйте, что ваши деньги могут все. Это – иллюзия. Быть может, своими яркими и зажигательными телодвижениями я смогу убедить вас прибавить к десяточке еще что-то? Что в наше время можно купить за червонец? Даже тепла в желудке не ощутишь. Ну, разумеется! Ни копейки не накинули! О справедливости никто из вас и слыхом не слыхивал.
Трясущимися от злости руками я выхватываю протянутую купюру и направлюсь в сторону фуникулера, но не успеваю сделать и нескольких шагов, как меня снова начинают звать:
– Эй, бомжара! – я невольно навостряю уши. – Слышь, бомж, станцуй еще! – я останавливаюсь. Эта мимолетная слабость встречена взрывом победного хохота.
– Давай, бомжара, танцуй! – презрительно бросает кто-то из компании.
После услышанного мне не хочется терять на них ни минуты. Возомнили, что можете меня купить? Как же! Вслед одно за другим продолжают сыпаться предложения, с каждым разом становящиеся все более и более привлекательными. Подвыпившая компания требует продолжения праздника и ради этого готова пойти на определенные финансовые уступки.
– Еще десятка!
– Пятнашка!
– Бомжара, дам двадцатку! – наперебой кричат пьяные гости площади.
Я замираю. Двадцать гривен – это целое состояние. А с учетом полученной ранее десятки вполне можно приобрести не жалкий мерзавчик, а полновесную поллитровку и упиться в говно. Незаметно для окружающих я обвожу языком обветрившиеся губы – во рту пересохло, а утроба давно уже требует горючего.
– Бомжара, даю сорокет, но ты должен будешь спеть! Учти, больше не дам!
– Смотрите, задумался! – компания заливается дружным смехом.
– Если накинешь десятку, он тебе еще и стриптиз станцует! – Новый взрыв хохота поражает сдержанное молчание площади.
– Только пока он будет раздеваться, мы тут все задохнемся! – кураж за моей спиной продолжается.
Я разворачиваюсь и делаю несколько шагов по направлению к весельчакам. В моих глазах стоят слезы, а руки сжаты в кулаки. Если бы вы… если бы вы меня узнали, что бы сказали тогда? Как бы запели? Ну, чего заткнулись? Смутились неожиданным зрелищем вырвавшихся наружу эмоций? Не ожидали узреть таковые у прожженного водкой и мочой обитателя улиц?
– Ублюдки! – тихо произношу я и направляюсь прочь, толкая впереди себя деликатно поскрипывающую тачанку, в прошлой жизни бывшую детской коляской. Какое-то время из-за спины не слышно ни звука, однако едва я заворачиваю за угол Михайловского собора, с площади снова доносятся пьяные крики, а затем и знакомый звонкий смех – нашли себе новую жертву.
Проходя вдоль высоких стен монастыря, отдающих таинственностью и святостью, я погружаюсь в раздумья, как вдруг идущий передо мной мужчина резко дергает наперерез, да так, что я едва на него не налетаю. Я останавливаюсь, чтобы высказать нерадивому пешеходу все, что о нем думаю, но перестук стекла меня отвлекает: в мусорник выброшена бутылка. Я припарковываю свою тачанку прямо посреди тротуара и отправляюсь за ценным трофеем. Выудив стеклотару, я брезгливо вытряхиваю остатки содержимого, после чего прячу ее в большую клетчатую сумку – к другим, ранее собранным по дороге сюда, ценностям.