По льду - стр. 6
Дверь в раздевалку закрылась. «Снежные Барсы» молчали. Они могли высказать друг другу все недовольства, но почему-то не поворачивались языки. То ли оттого, что они крайне вымотались, то ли оттого, что приличных слов у них не нашлось. Некоторые из них и не надеялись на победу в первом матче сезона, но тем не менее неприятный осадок остался.
Литвинов подошел к скамье и остановился. Он в упор смотрел на крючок и полку, где располагались его вещи, и не двигался. Его мозг погряз в аналитическом процессе состоявшегося матча. Николай прокручивал в голове каждый выход на лед и пытался понять, где допустил ошибку. Да, завтра на утренней тренировке Звягинцев и сам укажет на промахи, но ему хотелось осознать их самому. Таков уж был его характер: он старался довести любое дело до совершенства. Если Литвинов понимал, что где-то мог поступить лучше, но не сделал этого, то корил себя.
– Эй, Литвинов, ты чего застыл? – Алексей Миронов легко толкнул его в плечо.
Николай повернул голову в его сторону и положил краги и шлем на верхнюю полку, а затем стянул с себя потную джерси. Его движения были медленными и измученными. Снять всю экипировку ему удалось с трудом, так как количество было немалым: коньки, шорты, налокотники, нагрудники, гамаши[2], щитки, термобелье. Обмотав полотенце вокруг бедер, Литвинов отправился в душевую. Встав под струи воды, Николай намылил волосы и запрокинул голову, прикрыв веки. Его до сих пор не покидали мысли о том, что он сделал недостаточно.
– Все еще анализируешь игровой процесс? – поинтересовался Алексей, зайдя в душевую. В раздевалке душ был общим и не делился на кабинки, потому о стеснении здесь приходилось забывать.
– Именно, – ответил Литвинов. Кажется, за пять лет «Барсы» успели его достаточно узнать. – Думаю, если бы не мое промедление и не штраф, то игра могла бы окончиться иначе.
– Мне кажется, что устраивать разбор полетов – прерогатива тренера, а не твоя. Ты сделал все, что было в твоих силах.
Литвинов дружил с Мироновым больше пяти лет, однако тот так и не смог понять, почему Николай после каждой игры себя критикует.
– Леш, скажи это моему отцу, – сказал Литвинов и вышел из душевой.
Миронов последовал за ним. Он закусил внутреннюю сторону щеки, сказать ему было нечего. Алексей знал о том, что Николай предан отцу и не посмеет сделать что-то, что очернит репутацию Литвинова-старшего. Но не мог понять, как игра в хоккей соотносится с честью его отца. Потому решил спросить напрямую, когда в раздевалке они остались одни:
– Слушай, я спрошу тебя кое-что, но пообещай ответить без резкости, ладно?
Литвинов молча кивнул и потянулся за черной толстовкой, что висела на крючке. Подцепив капюшон пальцем, он занырнул в нее и расправил руками складки. Ему не нравилось, когда вещи сидели неопрятно. Также оперативно он переоделся в джинсы и обул кроссовки.
– Мы с тобой дружим очень давно, но я никак не осмеливался у тебя спросить. Почему тебе так важно, что отец скажет о твоей игре? Каким образом это сказывается на нем?
Миронов немного напрягся, когда после заданного вопроса пара голубых, словно океан, глаз устремилась на него. Этот вопрос, точнее поиски ответа на него заставили Литвинова нервничать. На впалых скулах заиграли желваки, кожа на щеках порозовела. Так происходило всегда, когда он волновался или находился в напряжении. Из-под век, уголки которых всегда опущены вниз, его взгляд казался Алексею леденящим, потому он уже успел пожалеть, что задал вопрос. Но, как только рука Николая опустилась ему на плечо, расслабился.