По кому палка плачет? Рассказы о рязанских юродивых - стр. 3
– Да уж, батюшка Савелий, свет Иванович, – малиновым голоском пропела Марфа, отхлебнув из блюдца душистый мятный чай, – это работа не бывает без заботы, а забота и без работы находится. Вот и у тебя с Колькой хлопоты. И никуда ты от них не денешься. Он вырос и должон уметь хозяйствовать. Но если девка незамужняя остается с непокрытой головой, то парень неженатый – с непокрытой избой.
Анна молчала, зная, что за непутевость сына Савелий держит на нее камень за пазухой. А в чем он непутевый-то? Только в том, что жениться не хочет. Вот Савва говорит, что из-за этого он на миру не в чести будет. Ну так что ж? Людям не в честь, зато Богу во славу наш Николка растет.
Но Круглов думал другую думу. Завтра благодаря Марфе должны прийти Кафтановы, надо их умилостивить. Пожалуй, стоит молочного поросеночка зарезать. Баранинки на стол подать. Да водочки-смирновочки побольше. Может, сладится сватовство…
Из задумчивости его вывел какой-то странный петушиный крик за окном и вслед за тем – дикий гогот парней.
– Это еще что за потешки такие? – пробурчал Савелий и подошел к окну. Открыв створки, выглянул на улицу и действительно увидел потешающихся ребят и девок. А потешались они – Боже ж ты мой! – над Николкой, его сыном. Этот оглоед укутался в бабий платок и, подпрыгивая на одном месте, во всю глотку орал петухом! Позор! На всю округу позор! Кафтановы теперь ни за какие коврижки дочь за него не отдадут.
– Да что ж это такое! – вскричал Савелий. – Этого юрода ни в пир, ни в мир, ни в люди вывести нельзя!
Анна, поняв, в чем дело, охнула, привстала и тут же села. Опять привстала и опять села, словно ноги у нее отнялись.
– А все ты, Анька-встанька, виновата, – заметив телодвижения жены, грозно заговорил Савелий. – Затаскала его по монастырям, где богомольцы с придурью шляются. Насмотрелся он на них и стал к стыду глух, как блудливый петух! Да ты, Анька, встань, потрудись уж ради потехи-то. Посмотри, как на улице над нами гогочут: у богатого мужика уродила баба дурака!
Круглов сплюнул на пол и выскочил из дому. Марфа бросилась вслед за ним, метя по полу платьем, похожим на цветной веник.
Анна с протяжным вздохом встала, подошла к иконе Богородицы и, склонив голову, стала тревожно молиться о смягчении сердца своего мужа, который во гневе бывал страшен.
А тем временем Савелий Иванович подбежал к сыну, схватил его за шиворот, затащил во двор и, ударив прямо в лицо, сбил с ног. У Николки из носа красной струйкой медленно потекла кровь, но Савелий не унимался. Распалившись, он стал бить сына ногами. Тот даже не пытался защищаться. Мало того, не издавал ни звука. Яро, с остервенением выплеснув свой гнев, Савелий сплюнул и ушел в темный, угрюмый амбар, где у него хранилась самогонка.
Анна, выбежавшая на шум, заплакала-запричитала:
– Ой, горюшко ты мое, почто ж ты папку до греха довел, почто мамку так огорчил!
Приподняв голову, Николка с трудом пролепетал разбитыми, опухшими губами:
– Не стану я жить, как папка говорит, а стану – как Бог велит. Кукарекать стану, лаять стану, скакать и прыгать, только б не жениться.
– Да что ж ты, сердешный, жениться-то не хочешь?
– Потому что Богу хочу угождать, а не жене.
Николка с трудом поднялся и, пошатываясь, побрел к колодцу. Обернулся к заплаканной матери, улыбнулся лиловой улыбкой и громко, чтоб отец услышал его из своего угрюмого амбара, весело воскликнул: