По грехам нашим - стр. 71
Отец Павел знал, что делает то, что должен делать. Больше смущало другое – именно в деле: нарушение канонов – уступки «своим». Он и сам нередко нарушал не только посты. Так бывало легче не осуждать прихожан. С одной стороны, духовные дети послушные, организованные, с другой – нетерпимые и своевольные. А такими управлять не просто.
Однажды на дороге через мелколесье от платформы электрички Калюжного остановил старик неопределённого облика. И без того невысокого росточка, перегнутый и скукоженный, он и одет был странно, и смотрел на Калюжного сбоку, от плеча – то справа, то слева – медленно выворачивая голову и представляясь двуликим: слева он был толстощёким, справа – кожа да кости. И голос его в этой зависимости всякий раз менялся. А за очками и глаз не видно. Одет старик то ли в чёрный блестящий халат, то ли в лёгкое пальто без подкладки, чрезмерно длиннополое. А из-под этой хламиды не по сезону выглядывали аккуратненькие лаковые сапожки на каблучках. И сочетание это так не вязалось, что вызывало усмешку. В руках у него была нелепая шкатулка в форме бочонка, которую он держал обнявши.
Старик как из-под земли вылупился – и предстал. Был ясный солнечный день, дорога безлюдная, тихий мир царил и в природе.
И первое, что он сказал:
– Поп, а поп – мать твою в лоб – дай мне сотенку, у тебя денег куча: и мне хорошо, и тебе лучше.
Калюжный усмехнулся:
– Почему это вы решили, что я поп и у меня полный саквояж сотенных?
– Тебя все знают: ты людей дуришь и десятину с них стрижёшь. Дай сотенку.
– Вы уже в почтенном возрасте – и откуда такая бестактность?!
– А моё слово золота стоит. А расплачиваться за каждое ты станешь…
– Скажите, кто вы такой и что вам надо? Иначе я ухожу.
– Называй меня как своего – на «ты». А ты жадный, значит, жид, а перестроился в фашиста.
– Нет, я не жадный, но сотнями налево и направо не сорю.
– Надо всем давать. А ты со всех берёшь и никому не даёшь. На небе богатство сулишь. Был на небе? Не был. А мутишь головы чужим детям. – Старик потряс в руках шкатулку – в ней что-то стучало, попискивая. – Это, поп, твоя душа там! – и хихикающе засмеялся, выворачивая голову через другое плечо. – Запомни, поп, на земле каждый достоин рая. А ты даже в подаянии отказываешь…
Калюжного возмутило: он уже сделал шаг, чтобы пройти мимо, но как будто его же тень преградила ему дорогу – старик.
– Оставь меня и посторонись.
Но старик не только не сторонился, но и не слушал, продолжая своё:
– Ты, поп, крадёшь чужих детей и болтаешь им всякую чушь: то бога распяли, то он воскрес – это ли не болтовня?! Бабу можно распять, мужика можно, а бога не распять; и воскреснуть бог не может, потому что если он бог, то не умрёт. Понял ли? – и вывернул нахально толстую щёку. И вновь потряс бочонок.
– Ну что вы глупость говорите, за такие слова отвечать придётся!
– И я говорю: надо отвечать. Ты, поп, что проповедуешь? У тебя и на воротах фашистский крест – ты из той же стаи…
– Замолчи, нечестивый человек, и оставь меня!
– Ты обманываешь несчастных: даёшь сухой хлеб с разбавленным вином, а говоришь: тело и кровь. А я голодный – ты не накормишь. Попы развратники и пьяницы…
– Ты лжец! Ты вор!.. У меня жена и дети, и пьяным я никогда не бывал! – грозно сказал Калюжный. – Убирайся вон! Креста на тебе нет, хам приблудный!