По доброй воле - стр. 7

Я поставил стаканчик, бросил маркер рядом и перевел взгляд на спину девушки. Прядь ее волос запуталась в завязках больничной рубашки, и я несмело протянул руку, чтобы убрать ее.

Хоуп вздохнула во сне, когда мои пальцы коснулись ее шеи. Я вдруг подумал, что на мои грубые, исцарапанные, грязные руки с забившейся под ногти землей на фоне ее бледной кожи и белого пододеяльника казались… чем-то враждебным. Они не должны были касаться девушки. Словно я мог испачкать ее! Запятнать. И совсем не землей…

Дыхание стало частым, поверхностным. В ушах гудела кровь. Я сжимал челюсти так сильно, что скрипели зубы. Виски ломило, но я был жив. Рядом с ней я дышал. Я думал. Я жил.

Не в силах унять дрожь в руках, я несмело коснулся локтя Хоуп. Кожа теплая, нежная…

– Как ты, детка? Надеюсь, в порядке? Вы обе.

Я провел пальцами по руке девушки и осторожно обхватил запястье, слушая приборы. Они пищали ровно, спокойно.

Хоуп спала, не зная, кто наведался к ней в гости.

Горечь заполнила рот.

– Детка, мне так жаль, что тебе пришлось пройти через все это. Я тоже виноват в этом, Хоуп. Прости меня!

Поддавшись порыву и чувствуя себя лишним, ненужным и неуместным, я осторожно улегся на больничную кровать, прижимаясь к слабому телу с самым сильным духом, который я когда-либо встречал.

Стоило теплу Хоуп проникнуть в мою грудь, усталость навалилась с новой силой. Веки стали тяжелыми, неподъемными. Я с тоской подумал про запертую дверь и людей, могущих войти в палату в любой момент.

Но судьба была на моей стороне. Видимо, я заслужил несколько минут блаженного покоя за ее непрекращающиеся удары.

Я прикрыл глаза и открыл все шлюзы, позволяя боли оглушить меня, позволяя ей ослепить меня. Я прижимался лбом к затылку Хоуп и шумно дышал в ее шею. И вместе с воздухом наружу выходили все переживания последних месяцев, все страхи последних дней, весь ужас последних часов. Вся боль, которая черным дымом клубилась между ребер и мешала дышать.

Мне хотелось занырнуть как можно глубже в омут отчаяния и выть раненым зверем. Так было бы проще. Но тепло женского тела вытаскивало меня на свет.

Рядом с ней я исцелялся.

Моя ладонь покоилась на ее руке, такой тонкой и хрупкой, такой теплой. Я обхватил пальцами сгиб ее локтя и слабо улыбнулся.

Я ощущал усталость каждой мышцей, каждым суставом, каждой связкой. Мне хотелось уснуть в этой палате. Хотелось замереть в этом мгновении рядом с девушкой, наверняка накачанной седативными, а потому крепко спящей.

Мне хотелось верить, что, даже если она внезапно проснется, первое, что она сделает после того, как придушит меня за то, что я все это время был жив – улыбнется. Ее зеленые глаза сверкнут, и она тихо скажет мне те слова, которые однажды уже разбили мое сердце: ты у меня под кожей…

Я нежно поцеловал спутанные волосы. Их аромат перышком пощекотал горло.

– Ты гораздо глубже, Хоуп Грин. В самой сердцевине моих гребаных костей.

Грин. Хоуп Грин.

Я невольно хмыкнул, ощутив себя лишним на чертовом празднике жизни.

Это чужой праздник. Чужая жизнь. Чужая жена. Чужой ребенок. Все чужое. Все это никогда не стало бы моим.

Тоска кольнула сердечную мышцу. Я тихо выругался.

«Прости меня, Логан. Видимо, нам суждено всю жизнь шагать рядом. Незримо, неосязаемо, но бок о бок. Прости меня, мой товарищ, за то, что я здесь, но мне это нужно».