Плохая жена хорошего мужа - стр. 28
Разглядывая её через щелки утренних век, он отмечает, что попа плосковата, зато ноги. Плюс волосы, рот, этот лучащийся взгляд. Плюс талант. Он всё решил правильно – сегодня сделает предложение.
А она носится. Время, время, время. В графике ныряние под скалами, затем пешая прогулка по исторической тропе. Программа очень насыщенная, к счастью, ночные удачи компенсируют усталость.
Она успела хлебнуть горячего бодрящего напитка, ему на это времени не остаётся. Идут через парк, торопятся – машина ждёт.
Встречают красивое дерево. Платан. В Москве таких нет. А в Париже есть. В Париже они меньше, а этот гигант. Сфотографируй меня с ним.
Она присматривает точку, выстраивает кадр, получается не очень. Надо с другого ракурса, там свет удачнее. Направляет его мягко, как нерадивого ребёнка. Давай ещё, вот так. Водитель звонит, кадр снова не очень, последняя попытка, вот видишь, а ты волновался.
Она звонко смеётся, целует его, сжимает руку и увлекает за собой. Бегом. Лестница высокая. Старинные ступени в скале. Старинные ступени, которые помнят Чехова. И Толстого. И бог знает кого ещё. Он запыхался.
Южнобережное шоссе летит в бухту. Излом воды в жёлтых скалах. Место, давшее название шапке активистов и налётчиков. Остальные ныряльщики уже поджидают. Мужчины с боками и грудями, женщины плоские. На их опоздание никто не ропщет, она любимица.
Катер идёт поперёк волны. Мелкие брызги орошают лицо, точно термальная вода из спрея. Капитан показывает магазин «Пуд» на берегу – две тысячи лет назад на его фундаменте стоял храм Юпитера.
Катер прибывает к гротам. С одной скалы свисает пучок старых железных цепей, другая скала покрыта оспинами. Где цепи, там семьдесят лет назад снимали «Человека-амфибию», где оспины – парусные корабли пристреливали пушки. Под цепями на скале ржавые потёки. Железо оплакивает расстрелянную скалу.
Наверху светящееся марево, внизу вода, кишащая медузами. Медузы напоминают импланты женских молочных желез. Ныряльщики раздеваются, мылят тела, заскальзывают в гидрокостюмы. На сухую кожу гидрик не надеть.
Она мылиться не хочет, штанины и рукава на неё натягивают все вместе с хохотом и шутками. Особенно усердствует ныряльщик из местных, крепко берёт за щиколотку, потом за бедро. Упирается и натягивает.
Когда она почти облачилась, её голова застревает в раструбе резинового воротника. Она скулит, тянет воротник вниз, наконец её лицо ко всеобщему восторгу появляется из чёрной кишки. Ныряльщик из местных рассказывает, как примерял свой первый гидрик дома на бабушкином паласе. Тоже застрял лицом в воротнике и чуть не задохнулся. Вот потеха была бы, если бы его нашли мёртвым в полунатянутом гидрике на бабушкином паласе.
Все смеются. Особенно она.
Манжеты прилегают плотно, попа совсем расплющилась, молния тугая. Он не любит слово «тугая», но она тугая.
Ныряльщики задорно вываливаются за борт. Видно, как их экипированные тела перемещаются среди грудных имплантов.
Катер немного болтает. Капитан подруливает, чтобы его – единственного пассажира – не укачало от стояния на месте. Купальная сессия подходит к концу, всё-таки декабрь. Ныряльщики забираются обратно по одному, пыхтят, раздеваются, обтираются. Ныряльщик из местных снова помогает, освежёвывает её, накидывает ей на плечи полотенце.