Плод воображения - стр. 53
С привязкой по времени Параход испытывал трудности, поскольку в его мозгу прекрасно уживались параллельные варианты. Он словно видел древо событий целиком, хотя понять, какая из ветвей отрастет раньше, было почти невозможно. Но он мог, по крайней мере, действовать, исходя из собственных приоритетов. Что же касается его обреченной партнерши, между крайними вариантами ее судьбы имелось бессчетное количество промежуточных – и все они были для нее более или менее мучительными.
Он стоял на месте смерти Бульдога.
Что-то здесь было не так. В конце концов любая точка на земной поверхности рано или поздно становилась местом чьей-либо гибели, но обычно эти смерти укладывались в общий контекст, являлись сливающимися в более или менее равномерный фон частями одной и той же извечной картины: либо пищевая цепочка, либо старость и мирное угасание (вроде усыхания деревьев), либо что-нибудь «человеческое, слишком человеческое» – ненависть, бессмыслица, жадность, безумие, ревность, месть… и почти всегда – боль, глухая или яростная.
В этом месте не было боли. Он ощущал только холодную, непроницаемую, чуждую силу – и вдобавок испытывал чувство, подобное досаде от неудачных попыток проникнуть сквозь отполированную металлическую поверхность. Хоть башку расшиби – увидишь только свое отражение и, может быть, собственную кровь…
Такое с ним случалось всего дважды. Первый раз – в детстве, едва он начал осознавать свой дар (или свое проклятие) и обнаружил, что видит то, что остается для других либо несусветной чушью, либо тайной, либо чем-то таким, о чем не говорят в приличном обществе. Тогда он еще не знал, что такое «приличное» общество, вернее, не умел отличать его от неприличного, и потому жестоко поплатился за слишком длинный язык. С тех пор Параход значительно поумнел, однако особой разницы между человеческими особями, сбивавшимися в более или менее устойчивые группировки, по-прежнему не усматривал, несмотря на декларируемые ими критерии отбора и принципы существования. Различия исчерпывались чисто внешними проявлениями или наведением лоска, который мог обмануть или ослепить только людей, чье стремление к стадности имело силу инстинкта самосохранения, а зачастую его и подменяло.
Второй раз, когда Параходу довелось столкнуться с непостижимой силой, был сравнительно недавно. И тогда он испытывал абсолютно те же ощущения, что и сейчас, – они врезались ему в память, словно тепловыделяющие элементы реактора, которые поддерживают тлеющую реакцию в атомном котле. Вряд ли это было простым совпадением.
Стоило Параходу задуматься о скрытых мотивах своего участия в проекте, и ему сделалось не по себе. Так ли уж он стремился произвести революцию в массовом сознании? Ведь он был абсолютно уверен в том, что всякая революция сначала пожирает чужих детей, а потом принимается за собственных. Значит, истинная цель была другая, только он ничего не знал о ней. Это лишало его точки опоры, превращало в трясину и без того зыбкую почву, на которой он пытался удержаться в мире, давно забросившем в дальний угол идеалы всеобщей любви. Мысль о том, что он может оказаться всего лишь марионеткой в чужих руках, была непереносима. Возможно, именно эта непереносимость теперь толкала его на поиски причин необъяснимой смерти.