Пленники Амальгамы - стр. 13
Скорой во дворе не видно, что уже хорошо. Через ступеньку скачу по лестничным маршам, с третьего раза попадаю ключом в замочную скважину, вот я и дома. В квартире тихо. С бьющимся сердцем прохожу на цыпочках к дверям его комнаты, пребывая в надежде на то, что Кай еще дрыхнет (желтенькие таблетки ко всему прочему обладают седативным эффектом, и они для меня – тот длинный поводок, что позволяет отлучаться из дома-тюрьмы по своим надобностям). Слегка приоткрываю дверь, чтобы в щелку увидеть: кровать пуста. Тогда дверь нараспашку, и вот картина маслом: Кай сидит за столом, обложившись бумагами, и что-то вычерчивает карандашом.
– Чем занят? – вопрошаю, успокаиваясь. (В ответ – молчание.) – Я, по-моему, тебя спрашиваю!
А тот и ухом не ведет, погруженный в непонятное занятие. Наконец поворачивает ко мне голову:
– Я делаю гороскоп.
– Ах, вот оно что…
– Посмертный, – уточняют после паузы. (О, черт! Не успеешь прийти в себя, тут же новый сюрприз!)
– Не понял… – говорю растерянно, – что значит – посмертный гороскоп?!
Следует очередное усталое объяснение, мол, после физической смерти субстанция, что остается жить, получает свою судьбу. Каковую можно угадать так же, как судьбу посюстороннюю. Понятно, что хуматонам такого не дано, но люди с большой буквы вполне могут заглянуть в это гипотетическое будущее…
– И где же изволит пребывать твоя драгоценная субстанция? – начинаю язвить. – В раю? В аду? Может, в чистилище?
Вижу кривую усмешку, затем выдают:
– Там ничего этого нет. Вы, глупцы, напридумывали всякой чуши… Лично я буду пребывать на Бетельгейзе.
– Где-где?!
– Это звезда. Одна из самых ярких на нашем небе.
– Ага. Ну, а я где буду?
– На тебя гороскоп еще не составлен. Но я и так знаю: ты будешь в другой части галактики.
– Как это?! Несправедливо! Я все-таки не чужой тебе человек!
– Ты? Ты чужой. Поэтому уходи и не мешай.
И хотя на обиженного богом обижаться не стоит, меня такое ранит. Твою мать! Тот, кто за тобой убирает дерьмо, кормит тебя, оберегает от враждебного мира – чужой! Опять накатывает желание отхлестать будущего жителя Бетельгейзе по щекам, однако я себя сдерживаю. Направим взрыв внутрь, как бывало не раз, благо до выхода на службу еще несколько дней.
Вечером запасаюсь бутылками с этикетками «Пряжская». Не пластиковыми (в них разливают минералку с таким названием), а стеклянными, в которых содержится огненная вода. Продают это пойло в магазине шаговой доступности, что за углом нашей пятиэтажки, а запас делается, чтобы десять раз не бегать и не светить опухшей рожей перед соседями. Им не объяснишь, мол, предаюсь добровольному сумасшествию, как назвал пьянство один мудрец. Почему предаюсь? Потому что завидую тому, кто живет за стенкой – его свободе-безответственности. Он живет аки птица небесная, не сеет, не пашет, а боженька (моими руками) ему все дает! Мне б так жить!
Поначалу впихиваю в себя водку через силу. Не заработал за жизнь привычки, так что давись – а пей! Потом, как в известном присловье, рюмки начинают влетать мелкими пташками, и «Пряжская» водка превращается в воду. Вскоре многие вещи теряют значимость, вроде как девальвируются. Нагоняй от главреда, если вовремя не выйду на работу? Мелочь! Мой внешний вид? Пустяк! Живущему за стенкой можно не стричься – не бриться, а я чем хуже?! И счет дням потерять можно, поскольку дни начинают сливаться с ночами, путаться; а главное, можно выкинуть из головы поднадзорного. Поначалу я еще приоткрываю дверь, чтобы понаблюдать за моим «астрологом», затем прекращаю. Пусть улетает в своем больном воображении на границу обозримой Вселенной – ей от того ни тепло, ни холодно.