Пленённая - стр. 40

– Брак? – слово короткое и резкое, как взмах топора. И такое же нежеланное, особенно если оно зависло над твоей головой.

– О том говорить ещё рано, Артемия. И мне хотелось бы отсрочить это как можно дольше. Я не для того растил дочь, чтобы отдать её в руки чужаков, пусть даже из близлежащих городов. Мне будет спокойнее, если ты останешься в родных стенах города.

– Как хорошо, что наши желания совпадают. И я надеюсь, что твоё решение не станет для меня неожиданностью.

Вместо этих слов хотелось бы убежать как можно дальше за каменные стены Далмата. Если бы знала, что сразу по возвращении меня ждут подобные вопросы.

– Не переживай, Артемия, – сжимает мою руку отец, – у тебя будет выбор.

– Вот как? И ты прислушаешься к моему мнению? Что, если я, вообще, откажусь выбирать и захочу чего-то иного для себя, чем стать узелком для скрепления связей?

Отец смеётся:

– Об этом мы обязательно поговорим, но позднее. Сейчас нужно отдать должное – вот им…

Возле подножия трона уже стоит первая пара из длинной вереницы тех, кто желает одарить меня. Желает – громко сказано, ибо так принято. Не думаю, что кто-то из толстосумов на самом деле хочет избавиться от части накопленного или заработанного, если только не надеется на благосклонность взамен. Я улыбаюсь и принимаю подношения, выслушивая принятые обращения. В Верксале много золота, но сейчас кажется, что его всюду – с избытком. И горы подношений опасно высятся, грозясь погрести под собой.

– Что ты думаешь об этом? – склоняется ко мне отец.

– Думаю, что золота в Верксале не стало меньше, – улыбаюсь, глядя на то, как слуги выкатывают на подставке статую жеребца из золота в натуральную величину, подаренную кем-то.

– Его стало ещё больше, – ровным голосом замечает отец. Перед подножием появляется очередные дарители – тучный, дородный старик и молодой мужчина. С одного взгляда становится понятно, что это отец и сын.

– Алвиан из рода Валент и его сын Рексенор.

– Не помню их совершенно, – я напрягаю память, пытаясь извлечь из неё знания об этой семье. Отец заставлял запоминать фамилии знатных семейств и чем они прославились. Но здесь – ничего, пустота.

– Не пытайся, – усмехается отец, – они обосновались в Верксале после твоего отбытия. Золотоносные рудники и добыча опалов.

Я благосклонно киваю. Руки отца и сына – на первый взгляд, казалось бы, пусты. Но потом слуга на небольшой золотой тарелочке подаёт Рексенору занятную безделушку, которую он ставит у моих ног. Тонкие пальцы мужчины поворачивают ключ в боку птички золотой птички, и она послушно разевает клюв, из которого доносится мелодичный перезвон. Среди обилия массивных золотых украшений и аляповатого кича безделушка смотрится намного выигрышнее. Я рассматриваю птичку, отмечая изысканность работы, от глаза не ускользает россыпь мелких бриллиантов на крыльях и зелёные изумруды вместо глаз.

– Туго набитый золотой мешок? – спрашиваю я у отца едва слышно.

– Под завязку, – в тон мне отвечает он, – но на многое не претендует, держатся скромно.

– Ещё бы, для остальных они – чужаки.

Я перебрасываюсь словами с Рексенором, отмечая, как ровно и послушно выскальзывают слова из его рта. Они звучат правильно и так, как, до́лжно быть, но создаётся впечатление, что мыслями он витает далеко отсюда. Но, по крайней мере, на него приятно смотреть и взгляд его лишён той нагловатой заинтересованности, что у прочих. Как ,например, у крепкого коренастого мужчины, темноволосого, с тяжёлым лицом и надбровными дугами, выступающими далеко вперёд.