Плен - стр. 8
– Как зачем?
– Ну зачем люди живут? Они же потом все равно умирают.
Мама стала отвечать про Бога, про то, что надо быть хорошим человеком, а Нина слушала ее и с ужасом понимала, что мама не врет ей, не пытается успокоить, она просто сама не знает. Она даже не смотрит на Нину и спотыкается после каждого предложения. Но почему-то не может признаться, что не знает. Наверное, знает Катька, но сейчас Катьке было явно не до нее.
Нина не понимала, что происходит с сестрой. С одной стороны, она вроде бы влюбилась и щебетала веселее, чем обычно, наряжалась перед вечерними прогулками, на которые совсем перестала брать Нину. Но с другой стороны, все это ее веселье казалось напускным и ненастоящим, будто на самом деле что-то ее тревожило, но она старалась не признаваться в этом даже самой себе.
Мама была в ночную, и поэтому Катька вернулась с прогулки совсем поздно. Она сразу же прошла на кухню и долго сидела там, уперев локти в колени. Вздыхала. Даже то, что Нина еще не спит, хотя ей давно пора, а стоит в дверях, Катька заметила не сразу.
– Чего? – привычно кивнула она Нине.
– Кать, я видела секс.
– Ого!
Нина рассказала, что видела секс на видеокассете и теперь не знает, зачем живут люди. Но про смерть Катька, кажется, не услышала.
Катька призналась, что ей очень интересно попробовать секс, хотя в первый раз это вроде бы и больно, но она потерпела бы, просто никак не может выбрать, с кем это сделать. И вроде бы сейчас выбрала, но все равно как-то это все сложно и страшно. Нину испугало это признание: мама всегда говорила, что влюбляться надо один раз и на всю жизнь, выйти замуж, нарожать детей и жить долго и счастливо. Катька раньше тоже так хотела, а теперь что-то изменилось, но что именно, Катька не говорила. Видимо, в ее жизни появился кто-то новый. А потом еще новый и еще…
И Катька живет себе сейчас где-нибудь очень счастливая, катается по стране, знакомится с интересными людьми, пишет про них в газеты и смеется своим дивным, заливистым смехом. А Нина тут. Отбывает наказание в глухом подвале. И сколько бы они ее здесь ни продержали, что бы ни говорили, не сможет Нина поверить, что сидеть в подвале и бояться – правильно, а смеяться и кататься по стране – нет. Было бы гораздо лучше сбежать, как Катька, чем лежать тут и плакать. Жаль, что Катька не взяла ее с собой. Впрочем, мечтать об этом давно надоело – еще дома Нина каждый день проверяла почтовый ящик – писем от Катьки никогда не было, приходила только городская газета, которую мама по привычке продолжала выписывать. И каждый день, просматривая ее прямо у почтового ящика, Нина надеялась, что под какой-нибудь статьей про пенсии или коммунальные услуги внезапно мелькнет их с Катькой фамилия. И тогда Нина бросилась бы в редакцию, рассказала бы Катьке обо всем и попросила забрать ее насовсем.
Небо затягивало. Завтра будет холодно. Катя сидела в парке перед клиникой и смотрела на то, как усталая мамочка пытается загнать домой расшалившуюся дочку. Та каталась на роликах, подъезжала к матери и говорила ласково:
– Мамочка, ну пожалуйста, ну еще пять минуточек. Ну пожалуйста-пожалуйста-пожалуйста…
И обнимала ее. Мамочка тяжело вздыхала и снова усаживалась на лавочку. Катя тоже хотела дочку. Психиатр сказал, что это просто проекция. Она сама хочет быть девочкой, покупать платьица, заплетать косички, объедаться мороженым, кокетливо замирать и хлопать ресничками, но не получается, а оттого все неумолимей накатывает этот тугой, поднимающийся от сердца ком, спрессовывается и не глотается – застывает на лице ироничной полуулыбкой. И если раньше хотелось еще в припадке отчаяния кричать: «Господи, я девочка! Девочка! Маленькая, глупая девочка. Пожалуйста, Господи! Ну же? Ну что я тебе сделала? Я же хорошая, я же старалась, всю жизнь, изо всех сил. Ну почему?» – то теперь даже этого не хотелось. Пора было признать, что никакая ты не девочка, сколько ни кричи и как ни старайся. Ты жесткий циничный мужик, тертый калач, ушлый, стойкий титановый солдатик, сверло с победитовым наконечником, пробивающее самое непреодолимое препятствие.