Плавающая черта. Повести - стр. 38

– …Это невозможно, – качает головой Родион, когда видение отступает и цепь размыкается. – У него не получится. Иначе мы тоже бы переделались.

– Откуда нам знать, что нет? – возражает Андрей. – Предлагаю не отвлекаться на временные парадоксы. Действительность такова, что он умеет до нас достать, а мы беспомощны.

– Ой ли? – сомневается Родион. – Не захотим – его и вообще не будет!

– Прекратите! – Таня ударяет кулаком по столу и повергает их в замешательство. – Это ваш правнук! И мой – на секундочку, не забудьте! Он учудил над собой какую-то глупость и попал в беду. Люди мы или нет? Я уж не говорю о том, что родня.

Над столом повисает безмолвие. Оно гораздо тягостнее, чем было до сеанса связи. В реальности происходящего никто ни секунды не сомневается. Единый опыт в зародыше гасит попытки подумать на белое черное. Не удается и наоборот.

Пращуры медленно заливаются краской, осознавая и переваривая. Молниеносная перепалка, случившаяся только что, вдруг утрачивает всякое значение. Румянятся даже Соня и Родион, успевшие познакомиться прежде всех. Евгений один почему-то бледнеет, но Таня посматривает на него и пылает за двоих. Танкист таращится на Лиду, которая близка к помешательству. Долговязая Лида нескладна не только телесно, но и душевно; она существует в общей неуверенности, а потому в пониженной весомости – иными словами, верит всему, боится многого, хватается за пятое и десятое, плюс некрасива и, следовательно, потрясена своим неизбежным замужеством за человеком военным, почти гусаром. Она краснеет гуще всех. Наташа стреляет глазками в Андрея. Тот, по ее мнению, староват. Но это не такая уж помеха делу, напоминает ей недавняя мутная страсть, спровоцированная Сычом.

Часы стрекочут, будто заело цикаду.

Таня встает и удаляется в кухню. Суется в холодильник. Тот доверху набит всякой всячиной. Она неохотно припоминает, что вроде бы да, отоваривалась, и не в один заход. Она даже нащупывает обрывок тогдашней настойчивой, но непонятной мысли: «сидеть будем долго». И это соображение гнало ее, настегивало и понуждало воздержаться от разбирательства.

Вернувшись, она сообщает:

– Продуктов хватит. С голоду не помрем.

– Когда-нибудь кончатся, – отзывается Шурик с казарменным здравомыслием.

– Это, девушки, зависит от нас, – говорит Таня. – Сверим циклы.

Лида отчаянно мотает головой. Наташа оскорблена.

– У меня полторы недели задержка, – отчитывается Соня.

Наступает ночь. Родоначальники грядущего пня давно устали, однако идут в пререканиях на четвертый круг, а то и на пятый. Консервы вскрыты, чай заварен. Шурик в сотый раз порывается закурить, но Таня шикает на него и напоминает о несовместимости намеченного материнства с табачным дымом. Того подмывает вспылить, но он вспоминает о кодексе офицерской чести и отступает.

Однако бурчит:

– С вашим материнством еще ничего не решили.

– Здесь вообще нельзя курить, – парирует Таня. Лицо у нее гранитное.

У фигуриста не выдерживают нервы. Евгений свирепым махом сметает со своего пятачка тарелку и банку. Он сидит с краю и никого не задевает. Вилка эффектно вонзается в пол и остается дрожать. Ножик в ужасе пляшет к выходу, как звонкая жаба, хотя совершенно не похож.

Может быть, в ком-то еще и осталась толика умиления, пусть даже собственно в докторе, но она слишком мала для смягчения столь бурного порыва.