Платье невесты - стр. 9
В воздухе привычно стоял запах краски, перегара, духов и тлеющей сухой травы. Они все много курили, и в основном что-то запрещенное, отчего потом долго смеялись и лезли друг к другу целоваться. Сначала Марусю смущала вся эта обстановка и все эти чужие люди, поглядывающие на нее с интересом, но очень скоро она привыкла. И с подачи Яна уже сама смело затягивалась горьким дымом, от которого становилось так легко и весело, что жизнь казалась настоящей сказкой.
Так прошло несколько месяцев. С наступлением зимы пришлось затащить все художественные прибамбасы обратно в мастерскую, в уютном любовном гнездышке, где Ян с Марусей могли вечерами любоваться закатом, стало невыносимо холодно. И теперь они с нетерпением ждали прихода сначала Нового Года, а затем и весны. И вот, в конце декабря пришла хорошая весть – какой-то богатей купил одно из изображений Маруси для своего особняка.
Обмывали гонорар Зварского они всей толпой. Опять в квартирке собралась разношерстная компания, шампанское полилось рекой, гости наперебой толкали умные речи о современном театре, балете, кино. Одни лежали на диване, другие на полу, кто-то сидел даже на промерзшем подоконнике, и все передавали по кругу какую-то пахнущую горьким сеном самокрутку. А Маруся, героиня вечера, изображением которой были завешаны уже почти все стены мастерской, ходила между ними по пыльному полу босиком, обмотанная простыней, как древнегреческая богиня, и степенно подавала закуски.
А потом в окутанной сизым сигаретным дымом квартирке начались веселые песни под гитару, страстные танцы и громкий смех. Какой-то юный поэт, которому посчастливилось напиться и утолить свой голод сырной нарезкой, стоя прямо на табурете, громко декламировал стихи. Ему все дружно аплодировали, и Маруся, опьяненная успехом, тоже.
Кто-то притащил старый патефон, и все ринулись плясать под Шаляпина. «Странный выбор», – думала девушка, но в этой компании, кроме нее, не было ни одного, так сказать, нормального, среднестатистического человека, и потому массовое пьяное помешательство никого не смущало.
Еще через час они со Зварским уже возлежали на подушках в углу комнаты, наблюдали, как одна из юных, царственно-бледных и тощих балерин выдавала робкие па под бас гениального музыканта, смеялись и привычно пили из одного бокала вино.
И гордая своим мужчиной Маруся заснула под этот адский шум, чувствуя себя абсолютно счастливой. А проснулась уже на рассвете, когда солнечные лучи настойчиво пробивались сквозь туманную дымку отступающей ночи и скользили по полу мастерской, освещая распростертые тут и там тела спящих богемных выскочек разных сортов и возрастов. Зварского рядом почему-то не обнаружилось.
Но нашелся он быстро. В соседней комнатке. Она застала его сношающимся с той самой тощей балериной с ногами-спичками и сисечками-прыщиками. Он удобно наклонил девушку на табурет, на котором так любила позировать Маруся, и, ничуть не смущаясь спящих на диване рядом гостей, трахал ее на почти немыслимо высоких скоростях. Зварский не остановился даже тогда, когда заметил присутствие Маруси в комнате. Так и продолжил шпарить, не сбавляя скорости.
Лишь махнул рукой, что могло означать либо «присоединяйся», либо «не мешай и иди отсюда».
– Я мужчина! Мне нужно разнообразие! – Кричал он позже, когда она собирала свои вещи, утирая горючие слезы. – Не реви, Мария, это глупо. Я не виноват, что у меня иссякло вдохновение! Всему есть свой срок!