Пластуны. Золото Плевны. Золото Сербии - стр. 38
Потемневшие от земли и времени крестьянские руки (такие ни с чем не спутаешь, но то я знал, кому они на самом деле принадлежат) протянули лепешку. Лепешку за душу бессмертную?
Дудки! За лепешку не купишь!
– А что ты хочешь за твою никчемную душонку? Твоего ухода никто и не заметит, а я могу тебе вот что дать.
Черт, притворяющийся пластуном, поднес к губам и стал лить в рот огненную жидкость.
Надежды не то что на выздоровление, но хоть улучшение здоровья поручика таяли по мере прихода нового дня. Хотя первым делом я смазал его раны сербским бальзамом, туго перевязал. По дороге к границе держи-деревьев Иван два раза терял сознанку, и приходилось его тащить. Брыкался по ходу, шагая в беспамятстве куда-то. Что он там видит? Знать бы. Спину всю отбил, но терпел – ругаться нельзя, и так плох поручик.
Не зря батька говорил:
– Не надейся на русских служивых. Солдаты плохо обучены, забитые. Офицеры изнежены, как их барышни.
Вот граф. Что это за титул такой – граф! Не русский какой-то титул. Чухонский, что ли, или шляхтецкий. Там графы, бароны, герцоги. И нет силы. Нет силы в названии, в толковании. А был бы нашим, да хоть простым казаком, давно бы на ноги встал. Не обороняет его вера.
– Барышня, – протянул я, да скажи такое в лицо графу, тут же пулю и получишь. Суровый в своих понятиях, честь бережет.
Фамилия, правда, русская, старинная. Суздаль – город древний. Суздалевы из тех мест, наверное. Видать, фамилия только и держит на этом свете.
– Иван Суздалев, граф, – пробормотал я. – Ванятка, граф. – Покачал головой. Не идет. Не звучит. Нет силы в имени. Как ни крути. Как ни пробуй. А поддержки от имени нет никакой.
Неплох был в бою. Швидкий, верткий, а вот рана вроде пустяковая – и нет Суздалева.
Но может, зря я? Старым становлюсь, ворчливым?
Чего разбухтелся, знаешь ведь, не бывает ран пустяковых. С виду пустяковая, а внутри порвать все может.
Что, зло берет?! Когда в горы нас загнали, мы грибов насушили, ягод. Дички набрали для узвара. На охоту каждый свободный день ходили. Мяса насушили, накоптили. Не ахти какие запасы, но русские солдаты и этого не делали, а теперь с голода пухнут. Просто ведь. Но не делали. Не приученные. Все надеются на кого-то. Даже тот же старик Прохор, вестовой у Ванятки, все бормочет про кухню какую-то. Умом понимает, что не будет, а верит в чудо. Что вдруг из воздуха она появится и накормит всех разом. Что про других говорить, если старый так думает?
Нет, не это тебя злит, казаче. Через час-два, как рассветет, горцы начнут тебя искать. Золото, найденное в черкеске Сашка, раззадорило, а потери – только вчера как минимум половины отряда – разозлили.
Сколько там было у Сашка, лир двадцать. Черкесы знают, что у меня на сто пятьдесят больше. Полпровинции можно купить.
Уйти нельзя, вот это и злит. Безысходность. Поручика не брошу, он хоть и чужой, но турецкой кровью связала судьба нас.
Скрип, стук, приближающиеся тени. Щелканье кнута, вот наш шанс!
Кинжал в рукав, чтоб не блестел, ползком от камня к камню.
А говорят-то по-болгарски. Два десятка болгарских слов и столько же турецких помогут. Сверху ущелья закричали по-турецки, две тени, ругаясь при падениях, оторвались от большой тени, пошли на голос. Я потихоньку подполз к двухколесной арбе.
– Эй, ние руски. Русские мы. Крия, сховай. Тодор. Крия. Спрячь. Помоги, братушка. Руски ние.