Пластиглаз (сборник) - стр. 15
Егоров отряхнул голову и плечи сынишки. Тот радостно заливался, показывая реденькие зубы.
– Нет, так не надо. Вот тебе формо…
Второй песчаный веер угодил Егорову в лицо.
– Ты, блядь, паскудник, что ж творишь?! – прижав кулаки к зажмуренным и саднящим глазам, почти взвыл Егоров.
Ослеплённым зверем он заметался вокруг песочницы, дважды едва не наступив на испугано заоравшего сынулю.
Под ногами хрустнула одна из формочек.
Звук этот неожиданно взорвал Егорова и он в ярости, несколькими ударами ног разметал хлипкие борта песочницы.
– Вот тебе! Вот тебе! – орал он каким-то визгливым дискантом, правым, менее ослеплённым глазом отмечая бегущую к ним из дома Наташу. – Вот тебе! Хуй тебе, а не куличики! Сука, бля! Бестолочь криворукая! И ты тоже сука! Молчишь всё, паскуда! Душу всю, падла, извела…
…Наташа с Антоном уехали тем же утром.
Егоров, заняв у соседей денег, отправился в сельпо. До обеда отпивался возле бетонных блоков пивом, заводя знакомства с местными обитателями. Там же повстречался снова с Завражиновым и долго рыдал, обнимая закадычного друга. Друг сурово и солидарно хмурился.
Взяли на всё, что имелось, и вернулись к Егорову. Врубили на полную громкость Круга и задушевно орали, подпевая.
Завражинов ушёл ночью, шатаясь, падая и вытирая разбитое лицо.
Егоров долго колотил по окну соседской веранды, угрожая спалить весь посёлок, если не одолжат ещё.
Ни в воскресенье вечером, ни в понедельник утром он в Москву не поехал.
В конце августа его, худющего и лохматого, ещё видели у пристанционного магазина.
С дождями он пропал вовсе.
ДВАДЦАТЬ ТРИ КОРОТКИХ РАССКАЗА
Высоко-высоко, далеко-далеко – небесная синева.
Бабушка что-то говорит. Подняв руку, трясёт пушистую ветку. Бабушка улыбается.
Он лежит в коляске и улыбается сразу всем – небу, бабушке, сирени и гремучим цветным лошадкам на резинке…
Позже он прочитал, что воспоминания детства не могут быть такими ранними.
Но он помнит.
Дача.
Из тарелки с манной кашей сыто смотрит жёлтый глаз масла. Над входом в кухню колышется тюль.
Тикают ходики на стене – одна гирька свисает почти до полу. Синие обои и деревянный, в овальных разводах сучков, потолок. Зеленоватая муха, похожая на обточенную волной крошку бутылочного стекла – он находил такие среди серой гальки на море – стучит крепкой головой в стекло и сердито жужжит.
Лето.
Ещё живой отец машет ему рукой – окно выходит в сад. На отце выгоревшая футболка и кепка с нерусской надписью «Tallinn».
За кирпичной стеной беседки – заросли крапивы.
– Не бойся, она не кусачая! – смеётся Ленка. Поправляет застёжку на сандалике.
Шепчет ему на ухо:
– Хочешь, г л у п о с т и тебе покажу?
Он молча кивает. В животе ёкает.
Ленка закусывает губу и оглядывается. Задирает подол цветастого платья, прижимает его подбородком к груди и стягивает с себя трусы.
– Вот.
Он присаживается на корточки, чтобы лучше разглядеть.
«Это не г л у п о с т и», – по-взрослому думает он. «Это – п е р с и к».
По Ленкиной руке ползёт крохотная рыжая божья коровка.
Длинные пики гладиолусов обёрнуты газетой.
Утро. Солнце. Чуть влажный после ночного дождя асфальт. Золотая стружка березовых листьев – повсюду.
Из динамиков у школы – хриплая музыка.
За спиной коричневый скрипучий ранец.
Мама гладит его по голове. Целует в макушку.