Письма с Первой мировой (1914–1917) - стр. 49
Милая, если бы ты ко мне приехала, я бы быстро, быстро успокоил тебя! Мне кажется, что это так просто, так легко! Милая, брось Морозовскую больницу и приезжай. Мы здесь что-нибудь придумаем. Правда, я абсолютно не знаю что, но ведь не должна же гибнуть живая душа человека, душа моей Шурочки, от чего-то постороннего, от внешнего мира, который теперь ведь тебе так чужд! Я так глубоко верю, что твое настоящее настроение есть следствие твоего переутомления, перегружения работой и внешних неприятностей. Ведь внутренних, единственно убедительных причин нет, их не может быть. Исчезнет внешнее, изменится и внутреннее. Но я опять, кажется, убеждаю. Не буду. Вот если бы ты была здесь, то я не стал бы убеждать. Я просто крепко, крепко обнял бы тебя и еще крепче поцеловал бы взасос. Ведь это было бы убедительно?
Милая, милая, так хочется тебя, мою бедную женушку, мою солдаточку, поскорей успокоить, умиротворить! Тогда ты уже не будешь писать, что ты не веришь в лучшее будущее, или даже восклицать: «Ежка, зачем я встретила тебя!». Ты меня встретила затем, Шурочка, чтобы со мной вместе жить, мыслить и чувствовать, и временная разлука ничего не доказывает обратного. А я говорю: я верю в лучшее будущее, и «как хорошо, как славно, что я встретил свою Шурочку!» Кто победит? Ты или я? Я верю, что я, ведь нам предстоит еще так много хорошего!
Воронеж, 14-го сент. 1914.*
Милая Шурочка! Сегодня какая радость, а затем какое разочарование! С утра с нетерпением ждал твоего письма: как-то моя Шурочка!? В 3 часа идем обедать, мне подают от тебя письмо. Я тут же за обедом пробегаю его, и что же? Там говорится о радости жизни, о бодрости, говорится о том, как просыпаются тяжело больные после болезни. Меня охватывает радостное сознание, что моя Шурочка находится на путях выздоровления, что мои ожидания оправдываются.
Затем опять идет работа, долгая и утомительная. И вот я наконец дома, поздно вечером. Я хочу тебе ответить радостно, беру твое письмо, чтобы перечитать уже не спеша, разобраться во всех тонкостях. И тут только замечаю, что оно от 7-го числа, что вчерашнее твое письмо было от 10-го! И снова у меня крылья подрезаны, снова еще большее сомнение и грусть охватывают меня, ведь ты мне 11-го не писала, а что это значит? Почему? Значит, после небольшого светлого промежутка грусть и отчаяние еще сильнее охватили тебя! Шура! Укажи мне, как могу я тебе помочь?
Я не знаю, я теряюсь. Я не могу на тебя действовать непосредственно, а письма влияния не оказывают. А если оказывают, то обратное, как показало твое вчерашнее письмо. Шура, я начинаю уже чувствовать, что опять наступает тот момент, когда между нами какой-то ров, когда ты не понимаешь меня, и когда, должно быть, и я тебя не понимаю, когда нет непосредственного контакта между нами. А мне еще так недавно казалось, это уже совсем невозможным! Почему это? Ведь кажется, мы должны всегда, всегда ощущать друг друга и на расстоянии. Мое я должно переходить в твое и наоборот. Шура, укажи выход!
Шура, да почувствуй, почувствуй же, что я близок, что я около тебя и в дни твоих сомнений и колебаний, в тяжелые твои дни! А если ты меня не ощущаешь, то брось всё, приезжай! Ведь пойми, что ты мне дороже, чем какие-нибудь материальные радости; что важнее всего мне то, чтобы и ты ощущала бы радость жизни, чтобы и ты была бы бодрая и светлая. Ведь мы хотим же вместе жить, вместе работать, вместе делить и счастье и невзгоды. Я не могу к тебе? Ergo