Письма к императору Александру III, 1881–1894 - стр. 57

Что кадетские корпуса конца 50-х годов сделались не тем, чем были прежде, что в них проникла распущенность и вольнодумство, что в некоторых из них обнаружились потом проступки, выходящие из ряда, как-то: неповиновение, нарушение порядка и дисциплины, – виноваты не они, – их привели к этому. Мальчики везде и всегда будут мальчиками, школьниками, стоит только распустить их. Раз что начали несвоевременно и круто ослаблять строгость режима и, в виду отстранения произвола, делать возможные облегчения, ограничивать власть ближайших начальников, подводить все под коллегиальные решения, произошло то, что по естественному ходу вещей не произойти не могло. Кто следил за нововведениями не по одним предписаниям и циркулярам, а вникал в их применения и последствия, тот, конечно, видел, какие личности, в указанный выше период времени, стали поступать в корпуса воспитателями и учителями. Вместо прежних офицеров, быть может и менее научно-образованных, но людей испытанных правил и твердых убеждений, в корпусные офицеры пошла молодежь, не отрезвленная опытом жизни, полная каких-то неопределенных стремлений, способная не сдерживать, а напротив – разжигать воображение юноши. Такие офицеры шли в 60-х годах в корпуса даже не для того, чтобы иметь оседлый род службы, а лишь бы только избавиться от фронтовых требований в полках и где-нибудь временно пристроиться, а затем уйти, куда выгоднее. От этого они оставались в корпусах иногда несколько месяцев, искали одной популярности среди молодежи и менялись, как действующие лица на сцене. Те, которых не хотели оставлять в корпусе, как явно обнаруживших непригодность, возвращались в свои части; другие выжидали только времени, чтобы приготовиться к поступлению в одну из академий, и уходили сами. Но как те, так и другие в короткое время своего пребывания успевали внушать юношам многое, от чего бы следовало оберегать их. Могут сказать, что эти офицеры были прежде кадетами, стало быть из корпусов же вынесли свои взгляды и убеждения. Верно, но не вполне; во-первых, в прежнее время они ни в каком случае не пошли бы в воспитатели, а во-вторых – взгляды и убеждения привились к ним от молодых учителей 60-х годов.

Директора корпусов в первой половине 60-х годов тоже беспрерывно менялись. Каждый их них чувствовал, что дело пошло не по-прежнему, что личная его власть и право постепенно заменяется коллегиальным началом; что самостоятельность его как начальника подрывается. Это не могло не влиять на лиц даже с сильными характерами; лиц же более или менее слабых и уступчивых заставляло подчиняться обстоятельствам. Они уже не заботились о будущем и думали только о том, как бы настоящее проходило без особенных, выдающихся происшествий. В подобном положении им приходилось уже не приказывать и требовать, а просить. Чрез это подчиненная им молодежь, несдерживаемая офицерами, старавшимися держать себя перед кадетами не начальниками, а товарищами, почувствовала слабость власти и начала этим пользоваться.

То же самое произошло и с составом учителей. Желание поднять научную сторону воспитания, чего, впрочем, и достигли, но достигли в ущерб нравственной, привело к допуску в состав корпусных учителей таких, которые приносили пользу только голове, но не сердцу кадета. Тот корпус считался передовым, в числе преподавателей которого были личности с репутацией бойких представителей своей науки, но кто они, какое их прошлое, каких они убеждений, понимают ли они будущее назначение своих учеников, – об этом не спрашивалось. Директор и инспектор быть может потом и замечали у этих учителей кое-что не подходящее, но заявлять опасались, из боязни прослыть отсталыми, людьми старого режима, врагами прогресса. Молодежь же с своей стороны льнула к подобным учителям, потому что видела в них критиков корпусных требований и гонителей воспитательных стеснений. Такие учителя делались маленькими идолами в их глазах.