Письма и документы. 1917–1922 - стр. 20

Оборонцы сначала все восстали против самой мысли о «переговорах с узурпаторами» и в первое время готовы были делать из этого все логические выводы: не только поддержать стачку чиновников[116] во всех ведомствах против «Советской власти» (стачка, в которой идейные социалист[ические] элементы, возмущенные болыпев[истскими] методами, увы! идут рядом с теми полчищами старых чиновников, которых коалиция оставила в неприкосновенности от старого режима и которые руководятся своей ненавистью не к ленинцам, а ко всей демократии); не только благосклонно смотреть на авантюристические попытки свергнуть ленинцев вооруженной же силой, путем такого же coup de force[117], каким был ленинский переворот; но и вести всю борьбу под знаменем ненавистного рабочему классу «законного» Временного правительства, за которое не поднялся ни один город и ни один полк на фронте. В этом направлении они успели много повредить. В Питере, вопреки предостереженьям Федора Ильича [Дана], кто-то «разрешил» нескольким офицерам поднять юнкеров на попытку захватить большевиков врасплох. Дело кончилось расстрелом этих несчастных и массовыми самосудами над ними со стороны матросов и солдат. В результате восставшие массы получили первую «спайку крови», а городская дума и оборонцы, ставшие во главе борьбы против новой власти, стали массам ненавистны, как первые виновники кровопролития (при захвате Зимн[его] дворца жертвы были ничтожны с обеих сторон). В Москве было еще хуже: эсеры (военные и думские) попытались не допустить захвата власти и вызвали шестидневную уличную битву с ужасными (не менее 2000) результатами. И здесь солдатская масса победила. Войтинский[118] затесался в авантюру Керенского, который вздумал чуть ли не с 1000 казаков идти отвоевывать Петербург. Все это только усиливало ленинцев.

Более серьезные попытки оборонцев образовать новое правительство (без к[а]д[етов], но и без большевиков), опираясь на войска фронта, к счастью, кончились безобидно, благодаря благоразумию самих армейских комитетов, понявших в конце концов, что если их не предаст солдатская масса, то вышибать клин клином – один солдатский режим другим – значит самим становиться на путь преторьянских «мексиканских» переворотов[119]. Поняли это в конце концов и все наименее фанатичные из оборонцев и, под давлением Ф[едора] Ильича, постепенно отказались и от попытки сформирования нового правительства, и от попытки вооруженного восстания против ленинцев. Это было тем легче, что как только Троцкий объявил «мир», всем стало ясно, что солдаты, даже порицающие большевиков, против них не пойдут.

Между тем движение «бойкота» против Ленина со стороны служащих всех учреждений, дум и т. д. приняло столь широкие размеры, что поставило новую власть сразу в трагикомическое положение. Ее «декреты» в девяти десятых России или в девяносто девяти сотых остаются на бумаге, и даже в Питере им не удается подчинить себе хоть одно ведомство. Первым результатом этого бойкота явился террор. Закрыли все буржуаз[ные] газеты и многие социалистич[еские], на заводах били и изгоняли меньшевиков и эсеров, кой-кого арестовали, «Правда» [120] и другие большевист[ские] газеты и сами «министры» открыто призывают к самосудам и погромам. Чтоб укрепить себя, ленинцы, с одной стороны, понеслись «на курьерских» к заключению мира и сделали это так грубо и неловко, что даже среди их сторонников стали понимать, что так можно прийти лишь не только к сепаратному, но и подло-сепаратному миру; с другой стороны, они стали приступать к социальной демагогии: декретировали «рабочий контроль», вовсе устраняющий предпринимателя от распоряжения заводом, объявили, в угоду левым эсерам, «уравнительное землепользование», провозгласили мораториум для квартир и векселей, обещают «уравнительное пользование» квартирами, перевели офицеров на солдатский паек, обещают немедленную «национализацию банков» и делают все это так безграмотно, безответственно и бестолково, что даже Люпер