Пинхас Рутенберг. От террориста к сионисту. Том I: Россия – первая эмиграция (1879–1919) - стр. 63

Разоблачение Азефа для всего нашего поколения, имевшего какое бы то ни было – близкое или далекое – касательство к революционному движению, было резкой гранью, отделившей одну часть нашей жизни от другой. Мы как бы потеряли право на наивность. Каждый из нас был вынужден пересмотреть свои отношения к людям, в особенности к самым близким. Человек, которому мы доверяли, как самим себе, оказался обманщиком, предателем, злодеем, надругавшимся над тем, что нам было дороже всего на свете, дороже собственной жизни, человеком, опозорившим и оплевавшим наше святое святых. На мир, на людей, на жизнь он заставил нас взглянуть теперь другими глазами. После разоблачения Азефа и всего пережитого в связи с этим мы были и сами уже другими – исчезла наивная доверчивость к людям, остыла любовь – холодными остановившимися глазами смотрела теперь на нас суровая, часто безжалостная жизнь (Зензинов 1953: 414).

Ср. другое признание эсеровского цекиста, где еще более резко обнажена атмосфера подлинно политического и духовного кризиса, последовавшего за разоблачением Азефа:

Удар, нанесенный раскрытием Азефа, был огромной силы. Были подорваны моральные основы, подорвана внутренняя спайка организации, покоившейся на принципе взаимного доверия. Началось взаимное подозрение, посыпались данные о неблагополучии многих лиц, заработали следственные комиссии. Стали возможными такие взгляды, как, например, приобретшая популярность фраза одного из довольно видных членов партии, работавшего по следственным делам: «каждый

член партии – потенциальный провокатор». Наступил период распада и разложения. Из-за границы эта атмосфера перекинулась в Россию, всюду взращивая семена недоверия и сомнения (Аргунов 1924: 77).

56. По существу то же разнообразие мнений представлено в сегодняшней полемике об Азефе – от «патологического убийцы-провокатора» (Кожинов 1998: 68) до концепции израильского историка Л. Прайсмана, утверждающего, что главным для Азефа-террориста был еврейский вопрос и, устраняя Плеве и вел. кн. Сергея Александровича, он руководствовался национальными чувствами (Прайсман 1992:107-08).

57. Ср. едва ли не в тон этому звучащий физиономический анализ другого провокатора, остающегося неназванным, в очерке В. Розанова «Почему Азеф-провокатор не был узнан революционерами» (1909) (речь идет о фотографическом снимке):

Хотя позади, помнится, стояло несколько человек, но из них сейчас же выделился в моем внимании неприятный господин, коротко остриженный, с жесткими, торчащими, прямыми волосами, низким лбом, в темных очках, полный в корпусе и с сильно развитым подбородком (Розанов 2004: 43).

– Если б мне пришлось ради достижения моих целей и ради рабочих сделаться не только священником или чиновником, а проституткой даже, я, ни минуты не задумываясь, вышел бы на Невский!

П. Пильский. Георгий Гапон^>1

Хитрец Рутенберг был потом тем человеком, кто выдал Гапона его убийцам.

А. Герасимов. На лезвии с террористами^>2

9 января 1905 г., которое вошло в русскую историю под названием Кровавое воскресенье и которое традиционно связывают с началом первой русской революции, описано подробно и многократно (о расстреле и подавлении мирного шествия см., например: Горький 1968-76, VIII: 349-73; Бонч-Бруевич 1955: 15–46, и др.).