Пиковая дама – червоный валет. Том третий - стр. 3
Почти сразу за каменным забором кудрявым ковром на многие версты тянулись кленовые и дубовые рощи. Там местные жители пасли скот, собирали валежник, а также корни и цветы, которые издревле почитались целебными.
По примеру крестьян маленькая Барбара тоже собирала различные корни и цветы и большими охапками стаскивала их в дом.
Эти занятия, равно как и другие затеи простонародья, что пришлись по сердцу дочке, весьма огорчали ее родителей, живших по примеру господ и считавших ниже своего достоинства копаться в земле. Барбаре строго-настрого запрещалось разговаривать и вообще общаться с детьми крестьян.
– Это грязная шваль – держись от них подальше! – сурово наказывал отец и грозил пальцем.
Действительно, одной из главных забот родителей в те годы было охранение дочерей от всякого постороннего влияния. «Весь мир разделен на две части, – перебирая пряди волос, рассуждала Бася. – С одной стороны – мы, Снежинские, с другой – все остальные. Мы – особенные. Мы шляхтичи, и равных нам нет. Мы – это papa, maman, пан Романчик, друзья Долячижские с сыновьями, некоторые редкие гости и более никого. Все остальные являются существами низшими, кои обязаны нам служить и работать, но от которых следует держаться подальше и не брать с них примера, потому как все дурно. Скажем, ковырять в носу может деревенский мальчишка, но не мы. У них могут быть грязные руки и рваные юбки, они могут грызть ногти или семечки и выплевывать шелуху на пол, они могут драться и ругаться, но для нас все это «shoсking».>1
Пылкое рвение в воспитании проявляла мамочка, но и отец ревниво оберегал своих паненок от общения с чернью и немало способствовал тому барству и самообожанию, которое с первого взгляда бросается в глаза.
Однако то время, о котором вспоминала девушка, отличалось относительной вольницей. Родители были молоды и заняты большей частью собой. А она, предоставленная себе, после утреннего стакана молока с булкой убегала с коньками на пруд, где было звонко и весело от детских голосов.
Там ей приходилось видеть, как старшие подростки ухлестывали за девчонками: угощали леденцами, семечками и тискали их у поленниц. Вечером, после молитвы, лежа в кровати, когда сон не шел в голову, она со стыдом вспоминала увиденное, но странное дело: помимо неловкости, Барбара ощущала и какую-то удивительную теплоту, которая бежала по телу, задерживаясь в ладонях, и это было необыкновенно приятно.
Утром, в ожидании завтрака, чинно сидя за столом – спина прямая, локти прижаты к бокам, потому как дурной тон на банкете или званом обеде запрещал растопыривать локти, – она, глядя на родителей, вновь проявляла в памяти увиденные картинки и тайно задавалась вопросом: «Пристает ли когда-нибудь к мамочке papá? Сыплет ли семечки ей в рукав? Тискает ли ее у рояля?..» Риторический вопрос оставался открытым… Но когда ей исполнилось восемь, родилась Агнешка, а в двенадцать лет ее впервые поцеловал не в щеку, не в лоб, а в губы, старший из сынов Долячижских – пан кавалер Анджей: высокий кудрявый юноша с дерзким вызовом в дымчато-серых очах. Он ей показался тогда матерым котищем, хотя ему было едва ли восемнадцать. Да и пахло от него как от взрослых мужчин: не то пивом, не то табаком. Анджей сделал комплимент ее прическе и праздничному платью, а когда щечки девочки зарделись, мудрено сказал: «Маленькие звездочки, как и большие, не нуждаются в том, чтобы их превозносили до небес».