Пиковая Дама – Червонный Валет - стр. 19
Григорий Николаевич слепил досадливую мину, однако без лишних слов: «Шутка ли? – тысяча рублей за чернила и подпись!» – нырнул пером и живенько принялся заполнять по артикулу положенный перед собою белый лист.
– Так как его?.. – На золоченом пенсне вспыхнул солнечный блик.
– Кречетов, Алексей… по батюшке Иванычем будет, – охотно откликнулся Злакоманов, вновь принимаясь заряжать трубку табачком.
– Ну-с… вот… и готово как будто… Прошу вас, Василий Саввич, взгляните… все чин по чину, все без обману. – Туманов, стараясь понравиться и еще пуще умилостивить богатого посетителя, угодливо подал документ.
Меценат промахнул взглядом кудрявую шапку на имя господина директора Соколова и перешел с галопа на ступь, когда стал знакомиться с «постановлением» заседания комитета дирекции театра.
«…Ежели по освидетельствовании доктором и испытании способностей мещанина Алексея Кречетова оный окажется могущим быть принятым в театральное училище, – то об освобождении мещанина сего на законном основании из теперешнего состояния предоставляется Конторе Дирекции снестись с кем следует, а между тем самого его принять с 1 наступающего марта в Театральную школу на все казенное содержание…»[11]
Придирчиво изучив документ до конца, Злакоманов таки воткнул вопрос:
– Отчего же зачислить с первого марта, голубчик? Ведь на дворе лето стоит.
– Так положено, Василий Саввич. Иначе никак невозможно-с. Все задним числом-с… Осталось только на подпись директору… и печать поставить.
– Так какого беса?.. Не медли! У Злакоманова каждый час на рупь поставлен.
Туманов от Михаила Михайловича вернулся скоро, в приподнятом настроении, весь в упоительном предвкушении легких денег. Но когда он отдал копию договора попечителю и сунулся было забрать ассигнации, купец с плеча шибанул ему по пальцам.
– Ку-уды, сучонок, лапы тянешь?! Эт что, твои заработанные деньги?! Ах ты, шельмец! Рвач! Шкура драная! Ну, Гришка, я тебя выведу на чистую воду! Эй, люди-и! – пугающе выкатив глаза, гикнул по-ямщицки Злакоманов. Выходец из исконно русской семьи, где рождались цельные, крепкие телом и духом люди, он, как его отец, легко ломал пальцами рубли и рвал подковы. И сейчас, внезапно схватив висевшую на камине трехгранную кованую кочергу, он вмиг затянул ее на потной шее чиновника. – Так чьи это деньги, гнида? – не сбавляя взятой ноты, рыкнул купец.
– Ваш-ши… – насилу просипел полузадушенный ловкач.
– Ну-с, то-то, Гриша, наперед тебе наука… – Злакоманов, потемнев лицом, разогнул и бросил в камин загремевшую кочергу. – Ладныть, живи покуда… огласке ходу не дам… Но ежели вздумаешь жалиться куда, стервец, или станешь «козу» мальцу делать… Тогда держись, Григорий Николаевич… вот этими руками лично с костями перемелю и позором на весь свет ославлю. Усвоил?!
Вжавшись в кресло, с затравленным взглядом, Туманов с готовностью тряхнул щеками. Крепко проученный злакомановской «шуткой», он уже ничего не хотел.
Рассовывая по карманам деньги, Василий Саввич подмигнул:
– При ином раскладе да других речах я бы тебе и не такую колоду червонцев ссудил, Григорий Николаич… А нонче не обессудь, и пятака медного жаль. А ты еще говоришь, что на свете дураков нет. Дудки, братец, как видишь, есть. Без них жить было бы скушно. Засим прощай. Наше вам… с кисточкой.