Петр Первый: благо или зло для России? - стр. 2
Ловко замаскированная критика Щербатова стала первой ложкой дегтя в огромной бочке меда похвал царю-реформатору. Следующей вехой стало знаменитое произведение историка и писателя Н. М. Карамзина «Записка о древней и новой России в ее политическом и гражданском отношениях», написанная в 1811 году и сместившая фокус дискуссии с личности Петра (Карамзин так и пишет: «Умолчим о пороках личных») к общефилософским, историософским проблемам: нужна ли была России такая реформа, продуктивны ли были усилия Петра по перенесению на русскую почву институций и порядков чужих стран, не слишком ли дорого достались России плоды западной цивилизации, стоило ли подрывать традиции, разрушать уклад оригинальной русской жизни, порочить прошлое? Карамзин не прибегает к «хитрым» приемам Щербатова, а пишет прямо и горько, бросая Петру обвинения в гибельном искажении основ национального менталитета: «Петр не хотел вникнуть в истину, что дух народный составляет нравственное могущество государств. <…> Искореняя древние навыки, представляя их смешными, хваля и вводя иностранные, государь России унижал россиян в собственном их сердце. Презрение к самому себе располагает ли человека и гражданина к великим делам? Имя русского имеет ли для нас теперь ту силу неисповедимую, какую оно имело прежде? Мы стали гражданами мира, но перестали быть в некоторых случаях гражданами России. Виною – Петр». Ясно, что идеи Карамзина порождены его временем; продиктованы они и драматической ситуацией накануне столкновения с Наполеоном, когда в национальной истории нужно было найти опору для борьбы…
Как известно, рассуждения Карамзина о Петре (вкупе с другими обстоятельствами) во многом послужили толчком к возникновению двух основных идейных направлений борьбы в русской интеллектуальной элите: западников и славянофилов. Их борьба, порой ожесточенная, в конечном счете вращалась вокруг Петра – центральной исторической фигуры Нового времени. Затихая и возобновляясь, ожесточенный спор, следуя извивам непростой русской истории и сменам идеологических концепций, продолжается, в сущности, до сих пор. Петр стал своеобразным индикатором, который позволяет практически сразу определить политические взгляды собеседника и даже его профессию. Однажды я слышал по радио, как министра по чрезвычайным ситуациям спросили о его отношении к великому реформатору. Он ответил вопросом на вопрос: «А как же можно относиться к государственному деятелю, который построил огромный город, Петербург, в зоне опасной для проживания людей, в зоне сокрушительных наводнений?» Нет сомнений, что до сих пор в науке и обществе сохраняется черно-белое восприятие Петра и его преобразований.
Есть еще один, зачастую невидимый со стороны конфликт внутри историографии. Так вышло, что между историками, изучающими XVII и XVIII века, лежит некая пограничная полоса со столбом, на котором написано «1700 год». Близкие по изучаемой тематике историки подчас не понимают друг друга, избегают углубляться на «чужую территорию», опасаясь быть поднятыми на смех. Боязнь пересечь эту черту обусловлена несхожестью явлений и процессов в соседних по времени эпохах, а также существенным отличием исторических источников, во многом определяющих мировосприятие историка.