Петербургские женщины XVIII века - стр. 43

Жена английского резидента Джейн Рондо оставила нам описание ее похорон: «Единственные похороны, которые я видела, были похороны младшей дочери князя Меншикова, возвращенной вместе с братом из ссылки нынешней императрицей и выданной ею замуж за графа Густава Бирона, младшего брата герцога Курляндского. Она умерла от родов и была похоронена с большой пышностью. Посидев какое-то время, все собравшиеся перешли в комнату, где находилось тело усопшей. Гроб был открыт. Она лежала в нижнем белье, поскольку умерла в такое время (иначе, как мне сказали, она была бы полностью одета): ночная рубашка из серебряной ткани, подвязанная розовой лентой, на голове – чепец, отделанный тонкими кружевами, и маленькая корона княжны Римской империи. Вокруг головы по лбу была повязана лента с вышитым на ней именем ее и возрастом. На левой руке у нее лежал завернутый в серебряную ткань ребенок, который умер через несколько минут после рождения. В правой руке ее был бумажный свиток – свидетельство ее духовника Св. Петру. Когда все общество собралось в комнате, с нею пришли проститься слуги; низшие слуги были первыми. Все они целовали ей руку и целовали ребенка, просили простить им их проступки и подняли кошмарный, невообразимый шум: они вопили, а не плакали. Затем с нею прощались ее знакомые, с тем различием, что они целовали ее в лицо, и тоже подняли ужасный шум, но не такой жуткий, как предыдущие. Потом подходили ее родственники, первыми самые дальние. Когда подошел ее брат, я даже было подумала, что он вытащит ее из гроба. Но самую трогательную картину представляло прощание мужа, который просил избавить его от этой гнетущей церемонии, но его брат полагал, что следует подчиниться русскому обычаю, чтобы его как иностранца не обвинили в презрении к ним. Два джентльмена помогли мужу прийти из его апартаментов, и им действительно приходилось поддерживать его, а не просто показывать это. На его лице читалась истинная скорбь, но скорбь молчаливая. Подойдя к дверям комнаты, где лежала покойница, он остановился и попросил подать ему настойку оленьего рога; выпив ее и, казалось, собравшись с силами, он приблизился к гробу и упал в обморок. После того как его вынесли из комнаты и привели в чувство, гроб снесли вниз и поставили на открытую колесницу, за которой последовал длинный поезд карет и гвардейский конвой, так как она была женой военачальника. Для погребения тело отвезли в монастырь Св. Александра, и хотя крышка гроба была закрыта, пока ехали по улицам, в церкви ее снова сняли, и та же церемония прощания повторилась сызнова, но без мужа: его увезли домой, ибо он вторично лишился чувств, едва открыли гроб. Остальная часть церемонии очень похожа на римско-католическую. После погребения все вернулись в дом на большой обед, который скорее походил на пир, чем на тризну, поскольку все, казалось, позабыли свое горе. Но воздержитесь от ехидной улыбки, которую я воображаю на Вашем лице, потому что муж не появился и, я полагаю, действительно скорбит, ибо очень любил ее, что всегда было видно по его отношению к ней, когда она была жива, а это является более убедительным свидетельством искренности, чем стенания после ее смерти».

В последней части второй главы, рассказывая о судьбе семейства Меншикова, я невольно забежала вперед. Давайте снова вернемся в 1725 год и последуем за траурным кортежем Петра I. Из дам, участвующих в нем, я не упомянула только «нарышкиных девиц» Марию и Анну. Это были племянницы Натальи Кирилловны, дочери ее брата Льва. Старшая из них, Мария, в том же 1725 году вышла за Федора Ивановича Голицына. Анна позже вступила в брак с капитаном Измайловского полка князем Алексеем Юрьевичем Трубецким и была одно время статсдамой при Елизавете Петровне, они имели единственного сына Сергея. Большого влияния на ход российской истории эта ветвь Нарышкиных не оказала.