Песнь призраков и руин - стр. 8
– Мина, начался Солнцестой. Неужели нельзя немного просто понаслаждаться им?
– А можно делать это в каком-нибудь другом месте? Не там, где тебя того и гляди прирежут?
Карина начала было возражать, что, мол, в любом месте, где полно народу, тебя могут в любой момент прирезать – теоретически, по крайней мере, но тут артист завел песню, которую ей часто пел Баба, и тупая боль – словно от удара молотом внутри черепной коробки – заставила ее осечься. Зажмурившись, она резко выдохнула сквозь зубы и вцепилась в край стола так крепко, что щепы впились в кожу.
Мгновенно поняв, что послужило причиной перемены в хозяйке, Амината нахмурила брови.
– Надо идти. А то станет еще хуже, – произнесла она тем тоном, каким приближенные заговаривали всегда, когда Каринина внезапная печаль причиняла им беспокойство.
– Посидим еще немного.
Скорее всего, этот глоток свободы для Карины – последний на весь Солнцестой. Накатила боль, не накатила – нельзя упускать такую возможность.
Под шумные возгласы одобрения музыкант взял последнюю ноту. Собрав заслуженную мзду в бархатный мешочек для монет, он приблизился к столу, за которым сидели девушки, и отвесил низкий поклон.
– Осмелюсь выразить надежду, что мое скромное выступление доставило вам хоть часть того удовольствия, что мне – ваша красота.
Поборов волну головокружения, которым часто сопровождались у нее приступы головной боли, Карина вздернула бровь и посмотрела на подошедшего. Вблизи стало ясно: его внешность могла показаться принцессе приятной разве что на пороге семидесятилетия. Теперь же, в семнадцать, он напомнил ей жабу – вроде тех, что назойливо квакали в дворцовом фонтане. Уголки ее рта приподнялись, но она не улыбнулась.
– У меня осталось… глубокое впечатление… – Взгляд Карины скользнул к кошельку на бедре артиста. – Могу я спросить, как вы собираетесь распорядиться сегодняшним заработком?
Музыкант облизал губы.
– Подарите мне один час своего времени и увидите сами.
Амината, не удержавшись, даже фыркнула, а Карина спокойно ответила:
– Полагаю, я и так имею представление о том, где место вашим монетам.
– Где же, по-вашему, о газель моих очей? – плотоядно осклабился артист.
Карина украдкой взглянула на его левую ладонь – эмблемы нет. БесСигизийный. Приехал, значит, откуда-то очень издалека. Из Восточных Болотистых Саванн, например.
– У меня в кармане. – Карина наклонилась вперед так сильно, что нос ее оказался в нескольких сантиметрах от его лица, и совершенно ясно ощутила аромат апельсиновой эссенции, которой он, несомненно, смазывал усы. – Я вам за них сама сыграю. Одну песню. Победителя пусть изберет публика.
На лице исполнителя промелькнуло удивление, быстро сменившееся досадой. Карина едва сдерживала смех.
– Инструмент-то у вас есть? – поинтересовался он.
– А как же. Амината!
Служанка вздохнула, однако послушно протянула хозяйке кожаный футляр, лежавший у нее на коленях. Увидев, в каком состоянии находится Каринин уд, артист презрительно усмехнулся: его грушевидный корпус покрывали тонкие трещины, а цветочные узоры, собственноручно вырезанные Баба на грифе, поблекли до неузнаваемости. Но даже просто взяв в руки этот последний подарок отца, девушка ощутила спокойствие и уверенность, а головная боль притупилась.
– Если победа останется за мной, я забираю все деньги, что вы собрали за вечер, – предложила она, небрежно настраивая одну из одиннадцати струн уда.