Песенка в шесть пенсов и карман пшеницы (сборник) - стр. 21
– Может, вы встали близковато. Не хотите ли снять плащ?
– Благодарю вас, мэм, спасибо, нет, – поспешно сказал отец. – Мне абсолютно удобно. Я люблю тепло.
– Тогда взгляните на эту совершенно исключительную каттлею. Вон там… наклонитесь над трубами, чтобы рассмотреть ее получше.
В отличие от других орхидей, о запахе которых мы пока оставались в неведении, эта каттлея, вероятно, источала ни с чем не сравнимый аромат. Короче, когда отец наклонился над ней, от нее пахнуло рыбой.
Меня снова охватил ужас. Нашу форель, привыкшую к холодным водам океана, совершенно не устраивало это экваториальное пекло.
– Красивая… невероятно красивая… – Едва ли отец осознавал, что он говорит, тайком вытирая мокрый лоб тыльной стороной руки.
– Мой дорогой сэр, – озаботилась наша мучительница, – вам явно нехорошо от жары. Я настаиваю на том, чтобы вы сняли этот тяжелый плащ.
– Нет, – глухо пробормотал отец. – Дело в том, что… мы действительно благодарны, но… важное дело… уже поздно… время поджимает… мы должны идти…
– Чепуха! Я этого не допущу. Вы не посмотрели и половины моих сокровищ.
И пока наша собственная температура все поднималась, а тропический зной все набирал силу, эта маленькая страшная дама заставила нас совершить медленный удушливый обход всей своей оранжереи – стоя внизу, она вынудила нас даже подняться по спирали белоснежной железной лестницы до самой крыши, где смертельная жара, с каждым шагом становящаяся все невыносимей, преподнесла нам мираж, панорамой которого мы наслаждались, полагая, что видим перед собой темно-зеленую морскую ширь с прохладными манящими волнами, в которые отец, во всяком случае, охотно бы окунулся.
Наконец она открыла двойные застекленные двери. Затем, когда мы стояли, измотанные, на благословенном свежем воздухе, она одарила сначала меня, а потом отца мрачноватой, но в то же время как бы любезной улыбкой.
– Не забудьте передать мои приветствия вашему голландскому другу, – сказала она почти доброжелательно. – И на сей раз можете оставить себе эту рыбу.
Весь путь по аллее отец молчал. Я боялся поднять на него глаза. Сколь ужасно, должно быть, он чувствовал себя в своем унижении – сокрушительном унижении человека, которого я до сих пор считал всесильным, способным выходить из самых неловких и отчаянных положений. Вдруг я с испугом услышал, что отец смеется, – да, он смеялся. Я думал, он никогда не остановится. Повернувшись ко мне с видом соумышленника, он дружески хлопнул меня по спине:
– А старушенция утерла нам нос, сынок. И будь я проклят, она мне понравилась.
Этими несколькими словами он вернул себе свой статус. Моя вера в него была восстановлена. Таким он и был всегда, мой отец, извлекающий победу из поражения. Но как только мы добрались до дому, он приложил палец к губам и опустил левое веко:
– И все-таки маме мы ничего не скажем.
Глава пятая
Я помирился с Мэгги и восстановил отношения с ней, за что потом имел все основания благодарить свою маму. Консультируясь с ней по поводу наиболее подходящих средств для искупления своей вины, я получил от нее совет потратить свой субботний пенс на то, что больше всего нравилось моему другу Мэгги, которую я предал. Я, соответственно, купил за полпенса в «Лаки Гранте» мятного драже в полоску, несколько цветных переводных картинок и пришел с этими подарками в ее дом на дальнем конце железнодорожной линии.