Песчаный блюз - стр. 10

Они попытаются забрать «Зеба». Если у меня нет выхода, то у них нет другого выхода. Не продавать же меня в рабство на нефтяную вышку… Во-первых, просто так я не дамся, во-вторых, народ не поймет. А вот забрать «Зеб» – тут братья в своем праве. В уплату за долг, раз уж у меня нет другого способа его вернуть.

Я люблю этот самоход. Дороже него у меня нет ничего на свете. Когда он ломается, я сам чувствую боль, будто от раны. Нет, «Зеб» я им не отдам. Но если Миха пошлет в гараж своих вышибал, да охрану, да ночных сторожей…

Напиться, что ли? Это тоже не выход – когда проспишься, будет только хуже.

В зал заглянул Миха, оглядел посетителей, увидел меня, прищурился, но подходить не стал – попятился и исчез в дверях. Разносчица принесла настойку, кукурузный хлеб и ломтики вяленого мяса. Я налил полстакана и выпил, не закусывая. Снова раскурил трубку. «Банда» стала исполнять новую песню – и опять мою. Меланхоличная, медленная мелодия… У меня много таких. Некоторые мои сочинения мне нравятся, некоторые нет. И те, что нравятся, кажутся разрозненными частями одной длинной песни, фрагментами блюза – песни длиною в мою жизнь. Той, к которой я никак не могу подобрать главную тему, такую, что отразила бы суть моей натуры и моей судьбы.

Спать хотелось все сильнее. Зевнув, я стащил с шеи платок, свернул и сунул в карман. Надвинул шляпу на лоб, откинувшись на стуле, прикрыл глаза. Размытые светлые пятна поползли под веками, голоса слились в гул, который окутывал меня, покачивал… Что-то заслонило свет. Я сидел неподвижно. Тень сгустилась, стала больше, отчетливее. Тихий голос произнес:

– Тебя называют Музыкант? Надо поговорить.

– А ты кто такой?

– Называй меня Богдан, – сказал он.

– Звучно, брат, звучно, – согласился я, приподнимая шляпу, чтобы получше разглядеть его. – Хорошее имя, деловое и бодрое. Если кто-то не хочет говорить настоящего имени, завсегда называется Богданом.

Я решил, что это бывший монах. Расстрига, покинувший Орден, причем давно. Передо мной стоял немолодой мужик с сединой в коротких волосах и дряблыми складками на шее. Крепкий, невысокий, с медленными движениями и тихим голосом. Одежда обычная: брезентовые штаны да куртка из грубой кожи. Еще высокие кирзовые сапоги. На груди его висел бинокль, а на ремне – нож. Я заметил следы залеченной земляной лихорадки. Мало кому удается выжить после этой болячки, скосившей две трети Минска. Богдана она наградила светло-серой зернистой коркой, затянувшей левую половину лица.

Я вытянул ногу под столом и со скрипом выдвинул стул.

– Садись, Богдан. Выпьешь?

Он покачал головой и сел.

Мы рассматривали друг друга, а вокруг гомонили, звенели бутылками, ругались и хохотали старатели. Отложив потухшую трубку, я потянулся, поведя плечами, налил себе настойки и выпил. Подцепил длинный ломтик мяса из тарелки, отправил в рот, медленно сжевал. Богдан молча глядел на меня.

– Знания приобретаются посредством диалогов, – заметил я. – Может, анекдот расскажешь, или посидим так, помолчим по-дружески, да и разойдемся?

Он негромко произнес:

– Мне нужно доставить груз. В Арзамас. Выехать придется немедленно, то есть этим утром, не позже.

Я покачал головой.

– Нет, это не ко мне.

Богдан не моргая глядел на меня. Пришлось пояснить:

– Мой самоход сломан. Ремонт нужен серьезный.