Первые грозы - стр. 12
– Что ты хочешь? – спросил тогда отец. В его глазах стояли слёзы. – Я всё сделаю.
Ню попросила больше не пить и не ругаться с мамой.
– Всё, что угодно, – ответил он. – Только бы ты поправилась.
Ню выздоровела, вернулась домой, где её окружили невиданными прежде вниманием и заботой. Летом отец достал путёвку в заводской санаторий и пусть тот находился не на море, а всего лишь в Подмосковье, девочка провела в нём счастливейшие недели своей жизни.
Позднее всё повторилось с утроенной силой. Отец возвращался с работы пьяным, мать начинала кричать, разгоралась драка. Ню кричала. Она панически боялась, что однажды они поубивают друг друга. Наблюдать молча она не могла. Страх копился в животе, поднимался вверх, разрывая изнутри тело, и вырывался наконец наружу долгим и протяжным криком, который ничего не менял и почти не приносил облегчения. Орать Ню могла до посинения. Занятые собственными разборками родители не обращали на неё никакого внимания.
Лишь однажды Ню очутилась в эпицентре скандала. Мать разбила отцу нос, метнув в него тарелкой. Кровь хлынула ручьём. Отец, закрыв лицо руками, рухнул на пол, а Ню всерьёз решила, что он умирает. Мать подбежала и принялась колотить отца ложкой по голове. Этого девочка не вынесла и сломалась. Подбежала к отцу, обхватила руками и закричала так, что даже стаканы в серванте задрожали. Мать отхлестала её по щекам и заявила, что её вообще не касаются их разборки, что она не должна лезть во взрослые дела, и к ней это всё не имеет никакого отношения. Всю ночь Ню проплакала от стыда и беспомощности. А на следующий день, когда отец ввалился в квартиру и на четвереньках замер в коридоре, она спокойно оделась и пошла на улицу. Её никто не остановил, и она до темноты бродила по городу. Через год родилась Шустрик, и через несколько лет они уходили уже вдвоём.
И вот теперь Ню снова обманулась. Машиной вины в том не было ни грамма. Просто так сложилось, что ей прощалось то, что другим грозило записью в дневнике, вызовом родителей или словесным замечанием. Когда Ню стучала по столу пальцами, ей велели прекратить, потому что делала она это, по общепринятому мнению, нарочно. Маша могла хоть обстучаться неуправляемой ногой о парту. Ню постоянно снижали оценки за неразборчивый почерк, Машины каракули удостаивались твёрдой «пятёрки» за старание. Но самым серьёзным стало даже не это. У новенькой обнаружилась ещё одна общая с Ню проблема – она боялась отвечать у доски. С места – пожалуйста. Пусть медленно и сосредоточенно, но дело шло. У доски словно кто-то перекрывал кислород. Маша сипела, жадно глотала воздух и не могла произнести ни слова.
– Машенька, не волнуйся, – успокаивали её учителя, гладя по спине. – Можешь не выходить.
Ню у доски умирала. У неё темнело в глазах, оглушающе стучало сердце, пальцы безостановочно теребили край одежды. И это при том, что при других обстоятельствах она была смелой и даже наглой, кидая учителям фразы, за которые потом приходилось краснеть. В её символическую смерть у доски не верили. Считали, что Ню подражает Маше.
– Чего это я подражаю? – как-то возмутилась она. – Я же первая начала!
Но её никто не слушал. Учителя нервно закатывали глаза, в классе дразнили. А вот Машу не трогали. Не потому что одноклассники всерьёз задумывались о её диагнозе или жалели её. Просто невозможно дразнить человека, который не обижается, а наоборот смеётся вместе со всеми, часто даже не понимая, что над ним издеваются.