Первая любовь - стр. 7

– Не потребует.

– Ты баб еще не знаешь.

– А ты знаешь?

– Знаю. С Лидухой нас связывало только траханье. Были бы рядом – притерлись. А так – на хрен она мне нужна?

– Ты напиши ей, чтобы не надеялась.

– Зачем? Еще отпуск впереди…

Через полтора года Сергей все же послал Лидухе прощальный привет. К тому времени он уже стал сержантом и командиром нашего расчета. Бегал по ночам в самоволку в детский садик, которым заведовала похожая на антилопу юная дамочка Ольга. Я же исполнял обязанности сторожа. Если кто-то из начальства интересовался Сергеем, мчался сломя голову к ним, и через пять минут самовольщик был на месте: входил в кубрик без ремня и в сапогах на босу ногу, вроде бы из туалета.

В те времена женихи в погонах были нарасхват. Девчонки напропалую клеили курсантов в надежде стать офицершами. В одно из воскресений мы с Данькой получили законные увольнительные и отправились на Беловку. Так называлась березовая рощица, раскинувшаяся на берегу Урала. Там и засекли нас две смешливые подружки. И, наверно, заранее нас распределили. Глазастая и языкастая окликнула:

– Курсанты, пирожков хотите?

Мы хотели пирожков. И с грибами, и с клубникой. Запасливые подружки даже прихватили из дома термос с чаем.

Глазастую звали Ольгой. Пухленькую блондиночку, которая, как я понял, предназначалась мне, Сталиной…

Наш роман с ней ограничился пирожками. А Данька влюбился в глазастую мгновенно и надолго. Проводил с ней все свои увольнительные дни, пока не привел ее в училище на вечер отдыха и не познакомил с Сергеем.

А на того девки всегда западали: красавчик! Темноволосый, смуглолицый, с прямым крупным носом и с грешными губами. К тому же ему долго аплодировали и вызывали на «бис», когда он спел под гитару со сцены про ту, что рядом, но «все ж далека, как звезда». На «бис» он исполнил свою, курсантскую:

Не знаю, кто сочинил слова. Песня перешла к нам по наследству. Сереге снова долго хлопали. Но ведущий уже объявил акробатов.

Ольга сама пригласила его на белый вальс. Жалась к нему, как кошка, и не отпустила от себя и после вальса.

По первости Даня глядел на них скорее удивленно, чем обиженно. Потом рванул из клуба, и я нашел его на стадионе. Видеть Сергея он не хотел. Но я настоял на том, что мы должны поговорить с ним по-мужски.

По-мужски не получилось. Толчин появился в казарме перед самой поверкой и сам подошел к нам:

– Я сволочь, да?

Конечно, он был сволочью. Но умел найти слова, после которых мужские разборки исключались.

– Понимаю, что сволочь, – проговорил он, наткнувшись на наше молчание. – Данил! Хочешь, я не стану с ней встречаться?.. Но и тебе не обломится, понимаешь! Она уже на мне зациклилась… Чего молчишь?

– Чего там, любитесь, – буркнул Даня.

– А у нас на лугах клевером пахнет, – сказал он однажды.

Мы топтали в тот день полынный косогор, катали руками свою 57-миллиметровую пушку и падали на траву в короткие перерывы.

– А у нас хариус в реке водится, – сказал он в другой раз, когда мы переходили вброд разлившуюся после ливня Узу.

И я отлично представлял бурзянскую деревушку, прилепившуюся к крутому берегу реки Белой, где Даниял прожил свои девятнадцать лет. Сразу за рекой гористый перелесок. Там наверху и водились в быстрой речушке хариусы…